Повести л-ских писателей

И вдруг я вижу краем глаза, что у столика, где Женька с Алкой, освободилось место. Я мигом туда, пока никто не занял. Там, за вычетом Сенечки с пальмами, нормальные парни. По крайней мере, те двое, которых я знаю. Я знаю Тиму Сулейменова, киношника. Тима иногда прямо в «Аккушке» набирает массовку. Знаю Сашу, который с Тимой вечно за компанию. Саша всем представляется «массовиком-затейником». Я не имею понятия, чем он точно занимается, он какой-то без царя в голове, но добрый, безобидный совершенно. Ну и девчонки тоже, и Женька прежде всего… Я отчётливо помню, что она мне очень нравится, эта дочка профессорская из Караганды. Мне кажется, она не совсем от мира сего. Какая-то вся чистенькая, миленькая… Умненькая слишком для этого мира. Одета всю дорогу, как отличница. Но меня это почему-то не раздражает. Хочется, наоборот, взять её под крыло, уберечь от неприглядных сторон действительности.

В общем, я присаживаюсь за их столик. От вина отказываюсь. Знакомлюсь с теми, кого не знаю. С Рашидом Нугмановым знакомлюсь… Нет, это я здесь, я сейчас понимаю, что он Рашид Нугманов. А когда я Оксана, когда я в «Аккушке», он же просто Рашид. Он не сказал мне свою фамилию. Он ещё не прославился, ещё не снял «Иглу». Но у меня он с ходу вызывает симпатию, как и у Жени. Даже сильней, чем у Жени, потому что Женя его не слушает. Ей наплевать, что он там рассказывает про подпольные рок-группы из Ленинграда, про кинопланы свои.

А мне как раз очень интересно. Я внимательно слушаю. Я снимаю даже свои солнечные очки, чтобы видно было, насколько мне интересно. Я люблю «Аквариум», люблю песни Цоя, особенно про дерево и про ситар и «Просто хочешь ты знать, где и что происходит». Для меня это больше, чем музыка хорошая. Это как бы наглядная демонстрация, что где-то далеко, но всё же у нас, в Союзе, в Ленинграде, можно жить совсем по-другому. Ну или хотя бы видеть мир, говорить о мире по-другому. Я сижу, слушаю Рашида и чувствую… Нет, не чувствую – я уже точно знаю, потому что много раз думала раньше об этом. Я знаю, что люблю эти песни, потому что они мне напоминают… Весьма отдалённо напоминают, но всё же больше любого другого искусства…

Кожемякина. Oh shit…

Закирова. И она тоже пээлпэшница?

Касымова. Вот именно. Она тоже. Причём это [выясняется], наверное, минуты за две до того, как Женя заводит речь про New Science Fiction from Leningrad. Вы помните, да? Когда [Женя] спрашивает Нугманова, не попадалась ли ему книга с таким названием?

Все, кроме Белкиной и Коллонтай, издают звуки согласия.

Касымова. Вот минуты за две до этого. Оксана [Галь] начинает вспоминать. Она вспоминает единственную в своей жизни книгу, которую читала на казахском. Всё, что она думает, начиная с этого момента и до конца, до моего возвращения [на лестницу в Монреале], всё перемешано с памятью о книге.

Вы же записываете? На кассету? Очень хорошо… Попробую изложить, что удаётся выудить из этого замеса.

Оксана [Галь] читала ленинградский вариант: «Фантастические повести ленинградских писателей». В казахском «переводе» читала.

На слове «перевод» Диляра изобразила пальцами кавычки.

Она помнила казахское название книги. «Ленинградтық», буква «ка» с хвостиком на конце… «Жазушылардың», буква «эн» с хвостиком на конце… Дальше «қиял-ғажайып». Это через дефис. В начале «қиял» «ка» с хвостиком, в начале «ғажайып» «гэ» с поперечной палочкой… Последнее слово – заимствование из русского: «повестері». С английской «ай» на конце.

Ещё [Галь] помнила [казахское название повести] «Припять, Жер планетасы». «Припять, планета Земля». Больше ничего она из казахского текста не помнила. Название сборника – и то выучила с трудом. Она его записала на полях в другой какой-то книге. Вызубрила, уже когда потеряла ПЛП.

Кожемякина. Значит, она как вы?

Касымова. Вот именно. Она ещё круче, чем я. Я всё-таки в десятом классе могла учебник хотя бы читать по-английски. [А Галь] по-казахски ни в зуб ногой. Она знала казахский так же, как его знало абсолютное большинство русскоязычных в то время. То есть вообще никак. Несколько расхожих слов.