Повести л-ских писателей

Коллонтай (показываясь камере). Диляра, опустите, пожалуйста, эту часть. Не описывайте подробности появления ребёнка.

Касымова. Почему?

Кожемякина мычит и мотает головой, не отнимая рук от ушей.

Коллонтай. Потому что один подобный ребёнок находится среди нас. Так появилась на свет наша Даша. Она намерена сегодня вечером говорить об этом с матерью. Она потребует, чтобы ей рассказали правду. До сих пор мать скрывала от Даши необыкновенные обстоятельства её рождения. Это многолетнее утаивание, чтобы не сказать многолетний обман, – тяжёлый удар для их доверительных отношений. Полагаю, мы не вправе лишать Дашу возможности оправиться от удара так, как она считает нужным.

Касымова. Я понимаю…

Несколько секунд отчаянного мычания Кожемякиной и общего молчания.

Касымова. Я не знаю, что сказать… Я и представить не могла, что настолько всё…

Закирова (трогая Кожемякину за плечо). Даша… Даш… Можешь опускать [руки]. Диляра не будет про это.

[…]

Коллонтай. Диляра, расскажите нам зачем. Зачем они стали изготовлять земных детей? Этому было дано объяснение?

Касымова. Да-да, было объяснение. Сейчас. Надо сосредоточиться. Так. Так. Женя сказала уже про новое время. Алка язвит. Женя даёт ей отповедь. Я их слушаю. Вспоминаю повесть о женщине с ребёнком от пришельцев. Вспоминаю, потому что в повести тоже было новое время. Новый план действий. Новая программа.

Коллонтай. У них?

Касымова. У них, у пришельцев. Раньше они не вмешивались. Никогда ни во что не вмешивались. Они только… Хочется сказать «записывали», но это отсебятина, это слово идёт от меня. Оксана представляла их действия как нечто вроде наблюдения и выборочного хранения. Как если бы они отслеживали нашу жизнь и сохраняли, сберегали самое ценное, что в ней есть. Оксана не думала об этом вербально. Люди, как я теперь понимаю, гораздо реже думают вербально, чем принято считать.

Старая программа пришельцев была… Оксана помнила её картинкой. Немного похоже на советские плакаты. Знаете, где две ладони как бы прикрывают Землю? Только картинка живая, в ней всё движется, изменяется. И ладоней очень много, миллионы. И они не прикрывают – они как бы подхватывают. Они всегда на подхвате.

Это старая программа. В новой программе они по-прежнему на подхвате – это без изменений. Но теперь они вмешиваются. Они выбирают в нашей жизни подходящие точки и вмешиваются, чтобы самого ценного – того ценного, которое они берегут, – чтобы его получалось как можно больше. Они как бы максимизируют… Выжимают из нас по максимуму, пока мы ещё есть. Потому что скоро нас не будет. В конце двадцатого века пришельцам стало ясно, что нас скоро не будет. Мы сами себя уничтожим примерно в течение столетия. Устроим себе несколько катастроф параллельно. Экологическую, климатическую, ядерную, биотехнологическую. Пришельцы могли бы всё предотвратить, но не собираются этого делать. Чтобы спасти нас от самих себя, пришлось бы кардинально нас изменить, превратить во что-то другое. А этого почему-то делать нельзя. Это у них строго запрещено. А вот дожать напоследок, выдавить из нас всё, что успеет вылезти, – это без проблем, это очень даже можно…

Несколько секунд общего молчания.

Вернадский. Что же собой представляет та ценная субстанция, которую из нас выдавливают?

Касымова. Это определённое переживание. Определённое чувство, редко облекаемое в слова. Чувство, когда… Когда понимаешь, что…

Белкина. Чувство, что жизнь имеет смысл, несмотря на то что ты ничтожная вспышка сознания в огромном космосе, которому абсолютно всё равно. Диляра, простите, что встреваю…

Касымова. Нет-нет, ничего страшного! Вы совершенно правы. Вы совершенно точно сказали. Это именно что переживание смысла в космосе, которому всё равно. Чувство, что вся бескрайняя Вселенная имеет смысл, но только потому, что ты… Прямо вот здесь и прямо сейчас, в это мгновение, ты как бы наполняешь Вселенную смыслом. Она фокусируется в тебе, преломляется в тебе и ненадолго обретает смысл. Вот эти секунды, минуты – это [в повести] самое ценное для пришельцев.

Белкина. Похожее объяснение есть у Андрея в «Предварительных выводах», Владимир Иванович. Не помните? «У нас в галактике в чести Камю и Сартр…» Последняя гипотеза в списке. Номер четырнадцать, если память мне не изменяет. Андрей, правда, не использует слово «смысл». Он пишет о «максимальном сознании» и о «точке максимального осознанного удаления от неживой материи». Вторую формулировку Андрею навязала я. Каюсь. Наворотила почём зря. По сути, мы с Андреем имели в виду именно переживание осмысленности жизни в безучастной Вселенной. Именно то, что Лиза [Дьяконова] назвала «погоней за полнотой бытия в ледяной пустоте». Помните, Владимир Иванович? При нашей последней встрече без девочек. Лиза, вы ведь согласны? Может, я слишком вольно толкую вашу…

Дьяконова. Я согласна безоговорочно. Вы знаете, я давно за номер четырнадцать.