Повести л-ских писателей

В туалете пришлось задержаться дольше, чем она планировала. Только спустила джинсы, только села – увидела, что живот сегодня в поезде начал побаливать не от стресса. Ну или не от одного стресса. Shit, не может быть. У неё же так не бывает. Это на сколько дней получается раньше нормального? Или это позже нормального? Она потянулась за телефоном, чтобы проверить в аппе дату начала прошлой менструации, но в то же мгновение вспомнила и без аппа и поняла, что никакого «раньше» или «позже» нет и в помине. Она просто потеряла счёт обычному времени. Вся фантастика л-ских писателей, начиная с распечаток, аккуратно уложилась в её цикл. Месячные начинались по графику, по её железному графику.

Это мама так говорила: «У тебя железный график. Луну, блин, сверять можно». Ни у кого из Дашиных знакомых не было таких регулярных, образцово-показательных месячных. У Марьи была адская чехарда, вечно с разносом на неделю туда-сюда, а то и больше, никогда не угадаешь, и плюс у Марьи всё болело снизу доверху, она валялась бревном на кровати или глотала обезболивающее. А у неё, у чудесной девочки Даши, ни фига почти не болело, кроме животика. Она и апп-то поставила с Марьиной подачи, совсем недавно. Давай (сказала Марья) зафиксируем для науки, какая ты аномальная с твоим день в день.

– Epänormaali, – шёпотом произнесла Даша Марьино прилагательное.

«Аномальная».

Минуту с лишним она сидела, прислонившись спиной к сливному бачку, и беззвучно всхлипывала. Она хотела быть человеком. Она не хотела быть аномальной.

– Fuck this shit… Fuck this shit so much…

Поплакав, она вытерла рукавом глаза и щёки. Начала раздеваться, чтобы залезть в душ. Когда сняла рубашку, покосилась влево и опять чуть не заревела. Точнее, чуть не завыла в голос. На полочке этажерки, стоявшей возле унитаза, лежала упаковка прокладок и свежие трусы – её размера, не маминого.

Каким-то образом мама всегда знала, что с ней происходит. Мама видела её будущее на несколько ходов вперёд. В детстве Даша была уверена, что почти все мамы такие. Потом она думала, что только некоторые мамы такие. Она думала, что ей и тут несправедливо повезло. Мама, с одной стороны, понимала её, слушала, видела её насквозь, а с другой – почти никогда не навязывалась, не мешала ей делать всё, что она хочет.

Но, может, никакие мамы не такие? У нормальных, у неаномальных людей – может, у них в принципе не бывает настолько образцово-показательных родителей?

Даша остервенело потрясла головой. Она не могла найти ответы на свои вопросы, рыдая в ванной. Если только не получит наводку. Но наводки не случаются по требованию. А у неё вообще пока не было ни одной. Может, никогда и не будет. Может, у аномальных существ (у клонированных мёртвых русских, у чудесных девочек) в принципе не бывает настоящих наводок.

Она сполоснулась в нервной спешке, оделась и выскочила из ванной. Снова подошла к лестнице, ведущей на чердак. По дороге заметила, что Томми сменил музыку. Из кухни вместо Брюса Спрингстина разливался сладкий фолк на шведском с другого берега Ботнического залива. Певица мурлыкала пафосным голосом что-то малопонятное. Года три уже эта шведка была на компромиссном плейлисте, который никого не напрягал. Как её зовут? Опять из головы вылетело.

Взяв рюкзак с экземпляром, Даша поднялась на второй этаж и остановилась перед закрытой дверью собственной комнаты. Постучать? Или не стучать? Раньше ей бы и в голову не пришло раздумывать. Открыла бы дверь, и всё. Даже в начале июля, когда в прошлый раз приезжала. А теперь она мялась, как дура, превозмогая тошноту. Тошнило от всего сразу: от запаха праздничной стряпни, от месячных, от своей аномальности, от нескольких суток отчаяния из-за гибели человечества.

От возможности большого предательства.

Внезапно помогла шведка с компромиссного плейлиста. Помогла тем, что заткнулась. Сладкая фолк-баллада кончилась, перед следующим треком был кусочек тишины, и Даша услышала, что за дверью, в её комнате, тоже играет музыка. Почему-то это ей придало решимости. Она повернула ручку и открыла дверь.

– Привет, – сказала мама. – С днём рожденья.

Через пять, десять, двадцать, тридцать лет Даша сможет поручиться, что мама встретила её именно такими словами. Иногда, особенно под воздействием небольших доз алкоголя, Даше будет казаться, что она дословно помнит и другие мамины реплики из того вечера, но эта ложная уверенность не пустит корни в памяти. Достаточно будет поморщиться, выругаться, мысленно приказать себе не принимать желаемое за действительное – и морок будет рассеиваться, оставляя ей только немного выцветших, растерявших детали картинок, и примерный порядок действий, и общий смысл того, что было сказано.