Повести л-ских писателей

Буря стихла тридцатого июля. Закирова вместе с диваном, столом и коробками выбросило на двенадцатый этаж в Озерках. Квартира-студия. Обои содраны, вид из окна на стройку, вид из другого окна на другую стройку. Месяц спустя, когда в это жилище заходит Наталья Рябикова с кафедры геоботаники, коробки всё ещё не разобраны, потому что второго августа Закиров сбежал в экспедицию на Печорское море. Он очень хотел простого человеческого счастья с аспирантами и немцами. В экспедиции, в отличие от жизни, легко: таскаешь рюкзак, собираешь пробы, забиваешь данные, наставляешь молодёжь, дразнишь немцев, устаёшь как собака, дрыхнешь в палатке, пьёшь вопреки наказам врачей, испражняешься на термоабразионном берегу под арктическим небом.

– Вернулся семнадцатого числа, – объясняет Закиров Рябиковой. – Когда тут коробками заниматься? Учебный год на носу. Сама знаешь.

– Понятно всё с тобой, – говорит Рябикова.

Ей побоку состояние закировской жилплощади, это очевидно. Про коробки она заговорила, чтобы оттянуть разговор о чём-то другом. Теперь, когда тема коробок исчерпана, Рябикова стоит посреди ободранной квартиры-студии, явно не зная, как подступиться к причине своего визита.

– Ну, чему обязан-то? – спрашивает Закиров. – Чай… э-э-э… будешь?

Первая и единственная теория, которая успевает сложиться в голове Закирова, неизбежно связана с сексом. Рябикова (нашёптывает Закирову соответствующий внутренний голос) залила глаза с какой-нибудь старой подругой и явилась в итоге на его неохолостяцкий флэт, чтобы потрахаться чисто для удовольствия с безобидным лицом мужского пола. Закирову, в принципе, нравится эта теория. Он складывает руки на груди, невольно прикрывая свою замызганную домашнюю футболку, и впервые за много лет смотрит на Рябикову иными глазами. А она ничего такая в рассеянном вечернем свете из немытых окон. Особенно в свои… а сколько ей, собственно? Давно за сорок тоже. Закиров мало знает о Рябиковой. В экспедиции были в одной на Ямале пять лет назад. Вроде бы целых двое детей у неё имелось тогда. Не совсем уже детского возраста. Любопытно. У факультетских дам всё больше наука вместо детей, а у этой целых двое.

– Нет, спасибо. – Рябикова медленно качает головой. – Не надо чая. – Она проводит ладонью по волосам у себя на затылке. У неё короткие волосы, крашенные в неестественно-чёрный цвет. – Закиров, ты только не смейся громко. Я тебя предупредить пришла. Тебя на днях посадить собираются. За помощь канадской разведке.

Закиров скорее хрюкает, чем смеётся, – коротко и негромко. Как и просили.

– Я… э-э-э… чай поставлю всё же, – говорит он. – Ты… э-э-э… может, присядешь всё же? – Закиров машет рукой в направлении угла, исполняющего роль кухни. – Там табуретка есть у стола.

Глаза Рябиковой следуют за его рукой, находят табуретку, разглядывают стол. На столе ноутбук, книги, распечатки, открытая бутылка пива без стакана.

– Нет, спасибо, – повторяет Рябикова. – Закиров, ты слышал, что я сказала?

– Так точно, – машинально паясничает Закиров. Он срывается с места, идёт в кухонный угол. – Я и говорю: давай сядем, чайку попьём. Ты мне разъяснишь всё подробненько. У меня печеньки есть. – Он подставляет чайник под кран. – Где шпион – там и печеньки! – кричит он сквозь шум воды. – Где канадский шпион – там канадские печеньки!

Рябикова ждёт, пока он выключит воду.

– Да нечего разъяснять… – говорит она, дождавшись. – Материал на тебя уже собрали. Теперь будут реализовывать этот материал. Дадут следователю, чтобы привёл в процессуальный вид. Возбудят дело о госизмене. Посадят в СИЗО тебя. Устроят суд в закрытом режиме. Призна́ют виновным. Минимальный срок по статье – двенадцать лет. Максимальный – двадцать. Шанс оправдательного приговора – ноль.

– Вот оно как.

Закиров садится на табуретку сам. Несколько секунд он молча глядит на коллегу с кафедры геоботаники, стоящую в трёх метрах от него.

– Ну хорошо, – говорит он наконец. – У меня, Наташ, два вопроса. Вопрос а: откуда у тебя такая инсайдерская информация? Вопрос бэ: что мне с этой информацией делать?

Рябикова вздыхает. Истолковать её вздох в реальном времени трудно. Однако задним числом, а именно минут через десять после ухода Рябиковой, Закиров решит, что вздохнула она не устало и не от раздражения. Как-то уныло, что ли, она вздохнула. На фоне вечернего неба за немытым окном.

– Я же стучу на вас всех, – говорит Рябикова под шипение чайника, который всё-таки включил Закиров. – Десять лет уже. Ты не знал?

Закиров искренне мотает головой:

– Не-а.

– Надо же. Не знал он…

Рябикова начинает ходить туда-сюда по участкам пола, свободным от коробок. Она не смотрит на Закирова. Её руки подняты на уровень груди. Кончики пальцев с бордовыми ногтями касаются друг друга, постукивают друг о друга. Когда позволяет угол зрения, Закиров ошалело любуется и этими пальцами, и вырезом летней блузки рядом с ними.

– У меня есть младшая сестра по маме, – говорит Рябикова. – Галя зовут. Она всю жизнь эфэсбэшница. Классического образца. Сидит в кабинете на Литейном. Подполковника дали в этом году.