Повести л-ских писателей

Её глаза снова пробежались по старым обложкам на вершинах книжных пирамидок. Алина не могла взять в толк, зачем эта русскоязычная финка, вся на вид такая адекватная, спрашивает про какую-то фантастику. Ещё непонятней было то, зачем она утверждает, будто этот склад потёртой совковой макулатуры, которую Алина видела первый раз в жизни, является книгами папы.

– Нет. – Алина покачала головой. – Я другое ищу… А что за повести? Почему ты спрашиваешь?

– Твой папа их искал, – сказала Даша с немного упавшим сердцем. – Всё, по крайней мере, указывает на то, что он имел отношение к поискам этой книги…

Теперь (в то самое мгновение, когда мы заходим в подвальный этаж «Лаконии») Даша рассказывает Алине, что случилось за последние сутки. Даша говорит своей обычной скороговоркой, по-прежнему балансируя на узеньком бордюре/поребрике между эйфорией и панической атакой, но говорит не бессвязно, не как вчера, когда выбежала на первый этаж, размахивая распечатками, и напугала Мирейю Муньос Эрреру своим потоком сознания. Сегодня она старается быть последовательной и лаконичной; старается избегать эмоционально окрашенных выражений, оценочных суждений и всех своих безумных гипотез, из-за которых почти не сомкнула глаз минувшей ночью.

Алина делает вид, что слушает. Когда высокая финка, пахнущая свежевыстиранной одеждой и лёгким велосипедным по́том, наклоняется и раскрывает перед ней здоровенный атлас, в котором что-то такое нашлось, Алина кивает и поддакивает. Она вежливо пролистывает все огромные страницы атласа от Гренландии до выходных данных. Она издаёт звуки изумления в подходящих местах рассказа и с должной частотой посматривает на рассказчицу. Ей, кстати, нравится маска в чёрно-белую клетку на Дашином лице; нравится клипса с мордочкой непонятного животного на Дашином ухе и татуировка чуть ниже Дашиного локтя. Алина никогда не видела ни у кого похожей татухи: две строчки знаков, составленных из клинышков разного размера. Какая-то древняя письменность. Неужели та самая, которая клинопись? Из Месопотамии?

Чуть позже, когда Даша завершает краткий пересказ распечаток, найденных рядом с Гренландией, и собирается перейти к звонку про Болонью, её слова начинают просачиваться в сознание Алины. Вернее, просачиваются не сами слова, а главный вывод, который из них можно сделать. Алина вдруг понимает: папа обманывал её. Он или врал, или как минимум скрывал от неё целый раздел своей жизни – вот эту всю лютую дичь, эти адские поиски каких-то таинственных сборников для советских детей.

Алина же видела раньше папины книги. Она два раза была у него в гостях на улице под названием Хямеэнтие. Второй раз приезжала буквально за месяц до пандемии, в феврале. Тогда она проторчала у папы в квартире все выходные. На улице мела липучая сырая метель, прямо как в Питере, и было уютно и сказочно не ходить никуда, а просто сидеть в двух комнатах, обставленных под шестидесятые, сидеть в узенькой кухне с громоздкой винтажной вытяжкой. Потолки были центровые, высоченные – тоже как в Питере, как в коммуналке у бабушки на Кирочной.

Квартиру папа снимал у финской коллеги, уехавшей на постдок в Данию. Какая-то славянская у коллеги фамилия. Мамонтова? Мамонтович? Алина никак не могла запомнить. Хотя какая разница, при чём здесь эта коллега. Важно, что квартира существовала вне пространства-времени. Всего два с половиной дня гоняли они с папой чаи (по вечерам – с клюквенным ликёром) и болтали обо всём на свете, но теперь Алине кажется, что те февральские выходные тянулись по крайней мере неделю. Хватило не только на чаи с разговорами – хватило на два кино («2012» на нетфликсе и «Весна на Заречной улице» в ютьюбе) и как раз таки на книги. Библиотека хозяйки, свалившей в Данию, теснилась на четырёх длиннющих полках в комнате, где папа постелил Алине на диване. Хозяйка, видимо, была мегаполиглоткой: у неё, помимо книг на финском и английском, стояла масса литературы на русском, немецком и французском и ещё на каких-то языках. «Сборная скандинавская солянка», – назвал папа эти языки. У самого папы бумажных книжек, само собой, за полтора года бегства от ФСБ набралось всего ничего – одна скромная полочка, да и та напополам со специями. Два с чем-то десятка разномастных корешков в кухонном шкафу со снятой дверцей.

Теперь, полгода спустя, у Алины в памяти всё ещё держится каталог папиной библиотечки в изгнании:

учебники финского (3 штуки);

нечто почвенно-климатическое на английском по папиной работе (5–7 штук);

кирпич Why Nations Fail про то, почему одни страны бедней других;

древний английский пейпербэк с какой-то прокисшей футурологией;

книга про акцию на Красной площади против вторжения в Чехословакию в 1968-м.

И остальные.