Повести наших дней

С тяжелой тоской пешеходы замерли в напряженном ожидании: что же будет вон с той женщиной, что навстречу «их» машинам катила за собой коляску? И катила ее по самому краю широкого грейдера. Она, конечно, видела стремительно несущиеся навстречу машины, но не спускалась в кювет, не искривляла своего пути. Это можно было объяснить только самыми простыми житейскими ее соображениями: «Вся широкая дорога — «им», а мне — всего какой-то краешек. Разминемся…»

Первая же машина на какое-то мгновение закрыла собой женщину с коляской…

— Всё! — крикнула Полина Шахтерка и окаменела, а потом резко кинулась вперед.

За ней побежали все остальные, испуганно выкрикивая:

— Проклятые, да что ж это «они» делают?

— Кто же «их» матери?

— Подколодные змеи!

Они уже на месте трагедии. У всех сразу отняло языки. Самые черные ругательства не могли выразить того протеста, той опаляющей сердце ненависти, что теснили и жгли их дыхание.

Пожилая, но еще не постаревшая женщина, отброшенная машиной, лежала в кювете. Издали она не казалась им рослой, а теперь, вытянувшись вдоль кювета, стала такой, что о росте ее надо было говорить как о первой примете. Она лежала на спине, чуть повернув обнаженную голову вправо. На левой открытой щеке ее, там, где серела прядь светло-русых волос, сочилась кровь, успевшая окрасить шею и фланелевую, в горошек, кофточку с зелеными пуговицами. Отброшенная смертельной силой, она, к удивлению всех, казалась бережно положенной, одежду ее — кофточку и клетчатую юбку — будто кто-то аккуратно расправил. И даже у небольших сапог ее с недавно подбитыми резиновыми подметками каблуки были сомкнуты, а носки развернуты.

При всеобщем молчании в кювет к ней спустились Полина Шахтерка и Огрызков. Тит Ефимович уже держал в своей смуглой руке ее тонкую руку, а Полина обыскивала карманы на ее кофточке, на неширокой клетчатой юбке.

Стоявший на коленях Огрызков, поднявшись, опустил руку пострадавшей и проговорил:

— Мне пришлось годы помогать врачу… По медицине кое-чему научен. Она мертвая.

— А кто она — мертвая? В карманах ничего… Только вот это… — и Полина показала платочек с розовой каемкой.

Молчание прерывают всполошенные выкрики:

— Машины «ихние» показались!

— «Ихние» машины!

— Слышим!.. Будем кричать!.. Быстро убрать все приметы с дороги! — распорядилась Полина. — С нас же спросят… Мы окажемся во всем виноваты. Это уже проверено.

Огрызков, научившись понимать ход рассуждений Полины, сказал:

— Мертвую тоже надо скрыть, отнести хоть в те кусты бурьяна. А то увидят…

— Да-да. Берем.

Огрызков поддел свои сильные руки под плечи, а Полина подняла ее ноги. Ноша оказалась легкой, и перенесли ее в кусты чернобыльника вовремя. Сюда успели снести с дороги «все ее приметы». Приметы последних забот, желаний и устремлений покойной: звенья разбитой колясочки, колеса детского велосипеда, на которые для прочности она была поставлена, наволочку с маленькой подушки… Наволочка была разорвана. По мнению опытных домашних хозяек, в ней осталось муки не больше как на две пышки… Три кочана капусты и с десяток луковиц.

…Мертвую оставили, а сами, растянувшись в цепочку, побрели по бездорожью. Кто находил нужным в целях безопасности прихрамывать — прихрамывал, кто сгорбился и начал сильнее опираться на костыль…

Когда «их» машины скрылись в сумрачной степной дали, все вернулись к покойнице. И тут пятнадцатилетняя девочка, из-за боязни отводившая взгляд от мертвой, впервые увидела ее и стала давиться прерывистым плачем. С трудом удалось получить ответ на вопрос:

— Что с тобой? Ну скажи?

И девочка, едва отдышавшись, объяснила:

— Это же Мария Васильевна, учительница из нашей подкурганской школы… Мать у нее в Песчанке живет, тоже учительница. Теперь она на пенсии. С продуктами в Песчанке трудно. Мария Васильевна как могла помогала матери. Все это она везла ей, — указала девочка на лук, на кочаны капусты.

Помолчали и начали рвать зеленый пырей, прораставший между сорняками, и присыпать им мертвую. Потихоньку давали наставления девочке:

— Расскажешь про нее добрым людям…

— Опасайся, чтобы не услыхали «ихние» прихвостни.

— Люди придут, заберут ее и по-людски похоронят.

— Поскорее им надо сообщить, чтобы зверь какой ей порчу зубами не сделал.

Они спешили рвать пырей, опасаясь, как бы чужой глаз не заметил, чем они тут занимаются.

Осматривались — вокруг как будто бы никого не было. Но неожиданно откуда-то сбоку, из-за кукурузных будыльев на плохо убранном поле, вывернулся мужчина. На рукаве черного полупальто заметно белела повязка. Все знали, что такие повязки носят полицаи — прислужники фашистских захватчиков.

Полина Шахтерка строго проговорила:

— Уходите, но не показывайте вида, что испугались. Я останусь для разговора с «высоким начальством»… И он — тоже, — указала она на Огрызкова. — А ты, кума, поставь в тачку и мое ведро с сокровищами. Я догоню. А не суждено будет догнать — меняй по своему усмотрению. Торгуй!..

Когда тот, у кого белела повязка на черном рукаве, подошел к ним, оставшимся около мертвой, Полина Шахтерка обратилась к нему: