Повести наших дней

— Вам тут бы не надо задерживаться. К чему брать гнет на душу? Нам она — своя. И человек она была такой: откуда к ней ни подойди — изъяна не найдешь… Неожиданно померла… на ходу вроде споткнулась — и свалилась в кювет. Кинулись помочь, а ей помощь наша ни к чему…

Этот, что с белой повязкой на черном рукаве, со взыскательным недоверием слушал Полину Шахтерку. Огрызков видел, что складка между густыми и черными бровями все больше углублялась, а смуглое лицо темнело. У него, у Огрызкова, не было никакого опыта разговаривать с такими вот, как этот… И он тревожился, как бы не пропустить минуты, когда Полине Шахтерке нужна будет его помощь. И он старался по лицу ее угадать эту минуту.

— Ты сказала, что она свалилась в кювет. А как же она тут очутилась? — с издевкой спросил полицай. — Может, она уже мертвой надумала перебраться в бурьян и зеленью присыпать себя?

Полина Шахтерка отвечала:

— Скажу вам, господин полицай, истинную правду: покойница не сама перебралась сюда. Мы ее перенесли, и зеленью ее присыпали мы. Цветов же тут поблизости нету. Сами поглядите, господин полицай… Хоть где-нибудь на глаза попался вам цветочек?..

Полицай заметно смягчился, и нетрудно было догадаться, что смягчился он потому, что в разговоре Полина Шахтерка высказывала уважение к нему как к «новой власти» и не раз назвала его «господином полицаем». И еще, наверное, потому, так во всяком случае казалось Огрызкову, что говорила она уверенно, говорила правду.

— Я вам, господин полицай, скажу откровенно вот еще что: перенесли мы покойницу подальше от дороги, чтобы на глаза не попалась германским военным господам. Зачем им портить настроение?.. Да и задерживать «их» нам ведь не положено… Или вы не согласны со мной?

— Это почему же — не согласен?.. Очень согласен! — И полицай даже приосанился.

— А раз так, то давайте пройдем туда, где кукурузные будылья выше, а то вон и «они» показались… Я говорю про «ихние» машины.

— И в самом деле показались, — заметил полицай. — И раз уж советуете податься в будылья, чтобы не мешать господам германским военным, то давайте так и сделаем. Я не против… — И первым поспешил скрыться в высоких будыльях кукурузы.

За ним шел Огрызков, прихрамывая и сильнее опираясь на костыль, дарованный ему в эту особую дорогу старшиной Иваном Токиным. А Полина Шахтерка приотстала. Обернувшийся полицай настороженно спросил:

— А где же эта женщина-фрау?

Огрызков был убежден, что у Полины Шахтерки были свои веские соображения, чтобы отстать. За короткое время Тит Ефимович убедился: эта женщина знает, когда и что надо делать. Он улыбнулся и сказал полицаю:

— Мы ведь с вами, господин полицай, можем кое-что делать и на ходу, по обстоятельствам глядя. А женщине удобнее присесть… А тут посторонние рядом… Надо приотстать…

— Дело это житейское, — усмехнулся полицай. — К тому же она — женщина моложавая. Стыд мешает…

Подоспевшая Полина Шахтерка сообщила полицаю:

— Машины прошли. На прицепе пушки. Но прошли не все. Задняя остановилась. Двое из нее вышли. Вроде к нам сюда направляются. Если придут и начнут допрашивать: кто мы? да как? да почему?.. — вы, господин полицай, вступи́тесь за нас, возьмите под свою защиту. Вам это можно. Не зря же вам на рукав положили белую пометку? Вы нее вроде им свой.

Над будыльями кукурузы проносился вольный ветерок… В степи только, ему можно было разгуливать без документов, подписанных германско-фашистской комендатурой. Без такого документа опасно было и полицаю, хотя на черном рукаве его заметно белела повязка.

Снова взметнулся непокорный ветер. Сильнее зашуршали усохшие листья кукурузы. Полицаю, наверное, показалось, что шорох поднят не только порывом ветра, но и этими, что вышли из машины и будто направились сюда.

— Скорей пошли! По скату спустимся к кургану… Там лес!

И что удивительно было для Полины Шахтерки и для Огрызкова — полицай на ходу с растерянной торопливостью срывал пришитую к рукаву повязку.

— Да вы ж поймите, — объяснял он им. — У меня нету законной подписи германской комендатуры на документе… А без такой подписи все теперь — пшик!..

Ему никак не удавалось оторвать редкой строчкой прошитую нарукавную повязку. И тут виноваты были не нитки, а все-таки игривый ветер, то и дело взлетавший над плохо убранным кукурузным полем и с шорохом продолжавший трепать сухие листья.

Полицай ругал какого-то Пантюшку:

— Он же хорошо знал про новые порядки!.. Он знал, что родится кто — русский, татарин, тем паче еврей, — без подписи начальства его нет на свете, будто он и не родился… Так чего же он не оформил документа, как положено его оформить по новому порядку?!

Полицай в сердитом рывке сумел-таки сорвать с рукава повязку. В суете и озлоблении засовывая повязку в карман, он не заметил, как из повязки вырвался листок бумаги. Тут же он был подхвачен волной ветра и тут же ею прижат к стеблю кукурузы. Этот листок, мелко трепетавший краями, взяла Полина Шахтерка и засунула его под косынку и под туго повязанный шерстяной платок.

— Что вы тянетесь как недобитые? — оглянувшись, сердито крикнул полицай Огрызкову.