Повести наших дней

— А мы что — истуканы? Ничего нам не надо знать? Наше дело — стоять? Не получится так, Тит Ефимович! — Она усадила деда Демку, указала на свободные стулья Полине и матери и села сама. — Теперь читайте вслух — с голосовыми связками у вас ничего дурного, больной Огрызков…

Огрызков читает:

— «Дорогой товарищ Огрызков, пишу вам из Ростова. Передо мной — телеграмма от старшины Токина из района. Он там оставлен для восстановления родного района. Он требует, чтобы я во что бы то ни стало нашла Вас и помогла доставить в его распоряжение. А получилось, что и разыскивать Вас мне не пришлось… Деда Демку, видавшего своими глазами Груню в ее смертные секунды, привели к нам Зотовы — муж и жена. К нам — это значит в «русскую больницу» — так называли ее фрицы. Зотовы, сказали мне, где вас искать. Дед Демка ничего не мог сказать. Он онемел, но слышит. Одни врачи говорят, что его не надо волновать — и он заговорит. Другие утверждают обратное… Я же прошу: отнеситесь к нему с сердечной заботой. Сами знаете — старик заслуживает уважения.

Мавру мы тоже потеряли… Случилось это так. С Семкой Бобиным в больницу ворвались фрицы. Забрали ее. Во дворе больницы уже стоял их танк. В него и затолкали нашу Мавру… Семка, видать, уверен был, что в танке его место рядом с Маврой. Но офицер преградил ему дорогу, и солдаты тут же пинками отогнали Семку прочь. В эту минуту во двор больницы упали одна и другая бомбы. Фашистский танк рванулся со двора, а мы кинулись в наше подвальное убежище. С испуга туда заскочил и Семка Бобин… Оттуда мы его не выпустили…

О Мавре я подробно написала Ване, т. е. тому же самому старшине Ивану Токину, с которым мы стали мужем и женой пока только по телеграммам.

Теперь последние слова о деле: завтра или послезавтра за Вами в Гулячие Яры завернет машина облздравотдела. Будьте готовы в дорогу. Время горячее. Ваших сборов машина ждать не станет.

Врач Мая Николаевна.

Да, товарищ Огрызков, я та самая Мая Николаевна… Помните страшную ночь? Фашисты на живой поток бросали и бросали бомбы. Стонали люди, дико ревели раненые лошади, коровы… А мы с вами спасали кого могли… В крови были и руки наши, и одежда.

До свидания. Верю, что увидимся. Хоть старшина Токин мне муж «телеграммный», но он мне дорог. Позовет — приеду. Врачи там очень нужны.

М. Н.»

За время чтения письма дед Демка трижды проявил немое беспокойство. В первый раз там, где в письме говорилось, что он своими глазами видел Груню в ее смертные секунды. Он подскочил со стула, выставил худую узловатую руку так, как ее выставляют, чтобы расстрелять из револьвера. Потом сел, склонил голову и худыми темными ладонями закрыл свои одичавшие, колючие глаза и так просидел до тех пор, пока Огрызков не начал читать из письма вот эти слова: «Да, товарищ Огрызков, я та самая Мая Николаевна…» Именно в это время дед Демка отнял ладони от глаз. И все заметили, что глаза его теперь светились ничем не затененной радостью. И эти глаза без слов убедили всех, как дорого ему имя врача Маи Николаевны и как хотелось бы ему, чтобы и другие думали о ней, как он.