Повести наших дней

«Папа, в предыдущем письме было много такого, от чего ты мог загрустить, и потому спешу со словами радости! Папа, нашлась глава из твоей рукописи о песнях донских казаков и о Листопадове!!! Ура!!! Сейчас высылаю ее тебе заказной бандеролью… Ура!!! Это та небольшая глава, которую ты заново написал. Писал и злился!

А теперь хочу поспокойнее рассказать тебе, кто ее нашел и бесплатно доставил и как это случилось. С почты мы вернулись к Дударевым. Во дворе Умновых нас уже ничто не раздражало: мать Саши сообщила, что хозяева и гости сели в машину и куда-то уехали, остались на хозяйстве пожилая домработница и рябая собака бульдог.

Из окна нам было видно, как домработница выносила во двор книги и раскладывала их на разостланном брезенте — проветрить. Бульдог сидел и присматривал за работой. Но стоило домработнице Умновых уйти в дом, как он схватывал одну из книг и стремительно мчался с ней к Дударевым и клал к ногам Сашиной матери, Капитолины Васильевны.

— Теперь он их десятка два принесет мне, — усмехнулась Капитолина Васильевна.

Оказывается, что у этого бульдога, зовут его Дон-Бом, дружба с Капитолиной Васильевной еще с тех пор, как Умнов учил его на стук в калитку отвечать лаем. Учил строго, с ремнем… Обиженный Дон-Бом забежал к Капитолине Васильевне. Она его обласкала, и пес теперь ей платил за это. Забавляясь, мы наблюдали, как пес приносил книгу за книгой. И вдруг принес страницы, написанные твоей рукой.

Папа, ты посмотрел бы в глаза этому псу и сразу понял бы, что ему быть бы почтальоном и разносить новогодние поздравления, а Умнов хотел сделать его цербером!

Я — за Дон-Бома! Твой Костя».

…Николай! Послушай, оказывается, через год найти страницы своей рукописи — все равно что встретить друга, которого давным-давно считал навсегда потерянным. Я искал на ней отпечатки времени. Перелистывая страницы, я убеждался, что она постарела, как постарел я сам, как стареют люди. Чернила выцвели и порыжевшие буквы казались обескровленными.

Николай, ты сильно обидел бы меня, если бы подумал, что я хвалю свою рукопись за какие-то особенные художественно-критические достоинства. Дело не в них, а в том, что и сейчас на эту тему я пишу так, как писал тогда. И сейчас, как тогда, я тверд точно камень во мнении, что народная песня — наше оружие против приспособленчества, а Листопадов — пример солдатского служения искусству, а значит, укор ожиревшему писаке.

И еще один вывод сделал я: Лидия Наумовна и тогда, год назад, уже оберегала Умнова. Ведь только она могла увезти в Приазовск тот самый отрывок, в котором резко критиковались произведения Умнова за фальшь, неряшливость, безвкусицу.

…Вечером этого дня мы с Варей сидели в парке Владимира Маяковского около эстрады, на которой выступал симфонический оркестр. Начали исполнять пассакалию Баха.

— Михаил Владимирович, посмотри на Даньку, на моего братца. Вон в те окна смотри. Видишь, как он снует взад и вперед. Боится сдать в номер твою рецензию на Умнова…