Повести о карме

– Я бы гордилась таким учеником, как вы, Рэйден-сан, – она держала осколок так, словно хотела перерезать мне горло. – Вы точно знаете, куда бить, и не промахиваетесь. Какова будет судьба правды, если я откроюсь вам? Это останется между нами?

– Нет.

– Она станет, как вы изволили выразиться, достоянием гласности?

– Нет. Я поделюсь вашим рассказом со старшим дознавателем Сэки и архивариусом Фудо. Возможно, ещё с кем-то, если сочту нужным. Обещаю, лишних ушей здесь не будет. Ваша история ляжет в архив службы Карпа-и-Дракона. Такие истории представляют большой интерес для нашей службы. Их необычность позволит нам знать, что делать, если подобный случай повторится.

– На этом всё закончится?

– На этом всё закончится.

Она выпила саке прямо из бутылочки, прежде чем начать. Я терпеливо ждал, слушая флейту. Мелодия напоминала крик чаек над морем. Если закрыть глаза, можно представить себя в скалах, на свежем ветру. При богатом воображении можно даже представить себя внизу, на камнях, со сломанной спиной.

2 Рассказ Нобуюки Кубо-второго, в первой жизни Йоко из клана Сидзука

Я родилась в Эдо.

Мой благородный отец – Сидзука Кэйташи, из числа младших советников правительства. В его обязанности входил надзор за строительными работами. Моя мать носила имя Синго и умерла родами, принеся в мир двоих детей: меня и моего единоутробного брата, явившегося на свет вскоре после меня.

Несмотря на это, ему дали имя Юичи, что значит «первый сын».

Возможно, это определило мою дальнейшую судьбу. Да, он был сыном, но он не был первым. Родись я мальчиком, имя Юичи стало бы моим.

Жили мы безбедно. Должность отца располагала к тому, что просители, желая получить выгодный подряд на поставку леса, камня или черепицы, часто являлись в наш дом с подарками. Отец не брезговал подношениями, повторяя вслед за иными чиновниками:

«Золото и серебро – величайшая ценность, сравнимая с ценностью человеческой жизни. Жертвуя ею в обмен на возможность верно служить, человек проявляет себя с лучшей стороны. Его искренность и сила чувств тем сильнее, чем больше он жертвует. Я же тружусь ежедневно на благо своей страны. Вернувшись домой и видя многочисленные подарки, я чувствую заслуженное удовлетворение.»

Когда большой пожар, случившийся зимой, уничтожил полгорода, в том числе и нашу усадьбу возле Западной цитадели, мы переселились на новое место близ моста Нихомбаси. Я почти не помню пожара, мне тогда было три года. Помню страх, суматоху, бегство от огня. Помню переезд, когда я чуть не угодила под колеса телеги. Новая усадьба мне очень понравилась, там был красивый сад и маленький пруд, вокруг которого росли ивы.

Переезд испортил характер моего отца, и без того человека сурового, не склонного к проявлениям любви. Он никогда не обращался ко мне по имени, только к брату. Все, что я слышала от него, было «Эй! Иди сюда!» или же «Эй! Иди отсюда!» Сказать по правде, возглас «эй» я тоже не слышала – вместо него отец делал скупой жест, и я отлично понимала, что он обращается ко мне.

Это случалось редко. Мы вообще редко видели отца – он всецело был занят делами службы. Ужасный пожар вразумил правительство: отдельным распоряжением усадьбы «трех великих домов» и удельных князей вынесли за пределы за̀мка. Строительство на освободившихся участках было запрещено, там обустроили площадки для военных упражнений и верховой езды, а также разбили сады и огороды. Пустоши, где запрещалось строить, создали и на северо-западе, откуда зимой дули сильные ветра. Казалось бы, запрет должен был облегчить жизнь моего отца, но нет – на его плечи легло возведение земляных валов в центре столицы, создание сети пожарных вышек и подземных складов для хранения стратегических запасов зерна.

В пять лет отец нанял для брата учителей в воинских искусствах. Учителям он велел не щадить мальчика, относясь к нему с максимальной строгостью. Будучи юношей, мой отец и сам много времени уделял таким занятиям, но упал с лошади и сломал ногу. Нога срослась плохо, наградив отца сильной хромотой. Это не мешало ему исполнять служебные обязанности, но путь воина закончился для него навсегда. Как я сейчас понимаю, это мучило отца, грызло его сердце, превратив в замкнутого нелюдима. Из сына он хотел сделать того человека, каким не стал сам.

Я была лишней. Не скажу, помехой, не скажу, обузой. Просто лишней, никчемным довеском. Хорошо еще, что отец не винил меня в смерти матери. Наверное, потому что я родилась первой. Родись я второй, это стало бы обвинением. Последний всегда виноват.

Родившись мальчиком, мой брат оправдал себя перед отцом.