Повести о карме

Я ждал Сэки Осаму, но в приёмную вошёл незнакомый самурай. На вид он был вдвое старше меня, лет тридцати. Крепкий, широкоплечий, грудь колесом. Походка упругая, кошачья, как у Ясухиро-сенсея. Шёлковое кимоно украшал серебристый узор из цветов лотоса, намеченных изящными контурами. Дознаватель, предположил я, хотя герба на кимоно не было. И вряд ли младший.

Уперев ладони в пол, я низко поклонился.

Самурай на ходу кивнул мне, быстрым шагом пересёк приёмную и раздвинул двери в апартаменты господина Сэки. Даже не постучал, не назвался! Я вжал голову в плечи, ожидая худшего. Вот сейчас грянет гневный рык хозяина кабинета, и нахал опрометью выбежит прочь — если не вылетит кубарем, подгоняемый плетью. Нет, дверь встала на место, а из кабинета донеслось эхо спокойной беседы. Слов разобрать не удалось, но голос господина Сэки я узнал сразу. Второй голос тоже показался мне знакомым.

Двери открылись вновь.

— Доброе утро, Сэки-сан, — произнёс я, кланяясь. — Доброе утро, Фудо-сан. Ваше присутствие на экзамене — честь для меня.

Мужчины рассмеялись.

— Как вы меня узнали? — спросил архивариус.

— По голосу.

— Что, отсюда хорошо слышно?

Он пищал и сипел, как в подвале во время занятий. Притворялся? Нет, вряд ли. Должно быть, у него было повреждено горло.

— Плохо, — честно признался я. — Но мне хватило.

— Удивились?

— Да.

— Почему?

— Не сочтите оскорблением, но я думал: вы старый, седой. Высохший, кожа да кости.

— Вы огорчены своей ошибкой?

— Я рад, что ошибся!

— Чувства, — вмешался Сэки Осаму, — могут подвести человека. По отдельности слух, зрение, обоняние и осязание редко дают полную картину. Так же, как чужие рассказы. Слухи. Показания свидетелей. Три действия: проверяй, перепроверяй, сопоставляй. И только потом следует делать выводы.

— Я понял, Сэки-сан.

Я собой гордился — ну, самую чуточку. Гордиться сильнее не позволяло снедавшее меня беспокойство. Это не экзамен, это пустяк, проверка. Велика ли заслуга — опознать человека по голосу? Отказаться от образа, сложившегося до того?

— Следуйте за нами, младший дознаватель.

Куда? Зачем?

Проглотив вопросы, я вскочил с циновки.

х х х

Покидать правительственный квартал нам не пришлось. Выйдя из двора управы, Сэки и Фудо сразу свернули налево. По этой улице я ещё не ходил. Здесь тянулись глухие высокие заборы, больше похожие на крепостные стены. Над ними пламенели клёны, зеленели сосны и лиственницы — да изредка маячила верхушка крыши, чёрная или золочёная. Видимо, сюда выходили зады канцелярий и чиновничьих усадеб. Улица, мощёная гладкой брусчаткой, была чисто подметена и пустынна.

Во время недолгого путешествия нам никто не встретился.

Последняя по левую руку усадьба примыкала к квартальной стене. В ограде, на вид глухой, обнаружилась неприметная калитка. Тщательно закрашенная извёсткой, она сливалась с забором — сразу и не заметишь. Сэки Осаму постучал и что-то негромко сказал. Мгновением позже калитка бесшумно отворилась. Входя, я отметил толщину двери: добрых три суна[35], клянусь!

Прочные дубовые брусья были стянуты железными полосами.

За дверью лежал двор, квадратный и пустой. Я впервые видел такой двор, ровный как поднос для посуды — если бы кому-то пришло в голову усесться здесь перекусить. Утоптанную землю от края и до края покрывал мелкий вулканический гравий. Тёмно-серый, почти чёрный, он громко хрустел. И резким, режущим глаз контрастом — снежная белизна здания, длинного и приземистого, в глубине двора.

Только два цвета: чёрный и белый. Строгие прямые линии. Никакой зелени. Никаких украшений. Ничего лишнего.

Казарма? Плац для строевых занятий?!

Впустившего нас привратника я толком не рассмотрел. С завидной прытью он пересёк двор и нырнул в казарму. Сэки и Фудо, напротив, не торопились. Мы едва успели миновать середину двора, когда из здания начали выходить люди.

Люди?!

Меня передёрнуло.

Накидки из грубой пеньковой холстины. Пояса — верёвки. Низко надвинутые капюшоны. Под капюшонами… Там клубилась серая мгла.

Безликие.

Каонай.

Бывшие люди.

Мои пальцы сжали рукоятку плети. Зачем эти здесь?! Зачем я здесь?!

С безучастным видом — впрочем, какой ещё вид может быть у тех, кто потерял лицо?! — каонай выстроились перед нами в шеренгу. Их было двенадцать. Кажется, двенадцать. Я считал безликих, желая успокоиться, и не мог. Сбивался со счёта.

Меня трясло, как в лихорадке.

Нормальный человек и одного каонай рядом с собой не потерпит. А тут целая дюжина! Кого угодно затрясёт от омерзения и гнева.

С опозданием я сообразил, что не успел вовремя замедлить шаг — и поравнялся с Сэки и Фудо, что было недопустимо в моём положении. Отступить? Нет, это только усугубит промах. Мы стояли в ряд — трое против двенадцати. Никогда бы не подумал, что старший дознаватель и архивариус могут быть похожи, как родные братья — равнодушие и бесстрастность во плоти.

Они не смотрели на меня. Не обращали внимания на мои промахи. Молчали, скучали, ждали. И это значило, что оба наблюдают за Торюмоном Рэйденом самым пристальным образом.

Экзамен!

Он начался, а я и не заметил. Вероятно, я его уже провалил.