Повести о карме

О человеке, навлекшем на себя позор, мы говорим: «Као-о цубусу!» — «Он потерял лицо». Должно быть, будда — милосердный, но строгий — говорит то же самое. Потому что князь, торговец, девочка — в течение трех дней, пока их дух утверждается в новом теле, они утрачивают лица.

Кожа становится серой и морщинистой. Вместо носа — прорези для дыхания. Безгубый рот, похожий на щель. Стираются черты, приметы, особенности. Выпадают волосы, ресницы, брови. Глаза утрачивают блеск, тонут в глазницах, сузившихся сверх меры. Не скрыть, не спрятать, не затаиться. Не обмануть.

Безликие.

Каонай.

Мишень для стрел презрения.

Все, кто использовал фуккацу в корыстных целях — неважно, двигала ими выгода или любовь — утрачивают лицо. Следом они утрачивают имя, как если бы уже умерли. Нового, посмертного имени им не дают. Если у них спрашивают прежнее имя, то говорят: «Как тебя звали при жизни?» Парии, изгои, живой позор во плоти, каонай безропотно терпят любые поношения.

Их можно убить.

Их можно убить без фуккацу. Просто убить и уйти прочь, оставшись собой. Их можно убить, но никто не хочет марать о безликих руки. Пусть живут. Такая жизнь горше смерти, князь ты, торговец или девочка-калека.

Я, недостойный монах, иногда думаю, что девочке легче, чем остальным. Она хотя бы может теперь ходить на своих ногах. Иногда я думаю так, но чаще сомневаюсь. На месте безликого я бы скорее кинулся вниз головой со скалы, кем бы я ни был.

Свои размышления о судьбе каонай я излил в стихах, не заслуживающих ни внимания, ни похвалы:

Отражение
Лебедя в мутной воде.
Тает белый цвет.

2 «Небо размещается в аду»

— Выбор?!

— У вас плохо со слухом?

— Н-нет, хорошо.

— Вы должны выбрать себе слугу.

— Из них?!

— Из этих двенадцати. Приступайте.

Маска едва не выскользнула у меня из рук.

— Слугу? Безликого?!

— Не испытывайте моё терпение! Вы что, спали на занятиях с Фудо-сан? Скажете, он не сообщил вам?

Я лихорадочно рылся в собственной памяти. В панике натыкался на что угодно, кроме того, о чём спрашивал Сэки-сан. Ну да, в деле с отцовским фуккацу старший дознаватель явился к нам во двор в сопровождении безликого…

— Это моя вина, Сэки-сан. Я не рассказывал об этом младшему дознавателю. Приношу свои глубочайшие извинения. Простите и вы, Рэйден-сан.

Фудо церемонно поклонился нам обоим.

— Ладно, — брюзгливо процедил Сэки Осаму. — В уложении о нашей службе записано: «Каждый служащий в ранге дознавателя, от низшего до высшего, обязан иметь слугу-каонай». Выбирайте!

«Почему каонай?! Зачем?!» — едва не возопил я. Как сумел сдержаться, не знаю. Вопросы щекотали мне горло. Ничего я не желал так страстно, как ответов. Да, конечно: «На дне терпения находится небо». Но чаша оказалась слишком глубока.

— Нижайше прошу простить скудоумного…

— Что ещё?

— Как мне выбрать слугу? Они же все одинаковые!

— Вы и впрямь скудоумны! Что делает дознаватель? Отвечайте!

— Проводит дознание! Доискивается до истины!

— Проводите. Доискивайтесь.

— Я могу задавать им вопросы?

— Да. Они обязаны вам отвечать.

— Любые вопросы?

— Любые. Кроме одного: как они потеряли лицо. Об этом я запрещаю спрашивать. Это не должно влиять на ваш выбор. Приступайте!

Брови Сэки Осаму сошлись на переносице. Между ними проступила угловатая складка, похожая на молнию. Вот-вот полыхнёт! Уж не вселился ли в него мой бог-покровитель?! Вселился — и гневается на Торюмона Рэйдена! Безмозглого перед безликими!

— Да, Сэки-сан! Приступаю!

Сказать легче, чем сделать. На негнущихся ногах я побрёл к строю безликих, прижимая к груди сияющую на солнце маску карпа. Так, наверное, раньше шли на казнь. Так сейчас идут в ссылку на Кюшишиму — Остров Девяти Смертей, откуда нет возврата.

В трёх шагах от шеренги безликих я заставил себя поднять взгляд. Уставился на ближайшего каонай в упор. Ничего особенного. Ну ведь правда, ничего особенного! Ростом на полголовы выше меня. В плечах шире. Мешковатый балахон скрадывал очертания фигуры. Под капюшоном — никакая не мгла. Обычная серая тряпка с прорезями для глаз.

Я сглотнул. Собрался с силами.

— Как тебя звали при жизни?

— Йошиюки, господин.

Голос глухой, мёртвый. Назвал только имя. Значит, простолюдин. Самурай… Самурай при жизни имел бы фамилию.

— Кем ты был?

— Гончаром, господин.

О чём его ещё спросить?

Слуга господина Сэки вёл протокол дознания у нас во дворе. «Протокол имеет право вести личный слуга дознавателя, либо специально назначенный помощник…»

— Грамоту знаешь?

— Нет, господин.

И какая от тебя польза, гончар?

Я шагнул к следующему:

— Как тебя звали при жизни?

— Румико, господин.

Имя — женское. Голос выше, чем у гончара. Женщина-каонай?! Почему бы и нет? Вон как балахон на груди натянулся. Хорошую убийцу себе подобрала Румико, статную. Я потупился. Только безликой служанки мне не хватало! Грязными сплетнями с ног до головы измажут! Надо было идти дальше, но ноги и язык вступили в преступный сговор против младшего дознавателя Рэйдена, отказав в повиновении.

Вопрос сам сорвался с моих губ:

— Кем ты была?