Повести о ростовщике Торквемаде

Толпы посетителей — бесчисленные друзья дома — спешили поставить свою подпись на визитных листах. Некоторые поднимались послушать богослужение, и весь день в часовне толклось множество людей. Дабы избежать сутолоки, распорядились, как то заведено в королевских дворцах, впускать гостей через главную галерею, а выпускать через ротонду; так успевали они в кратчайший срок ознакомиться с наиболее прославленными ценностями особняка. Слуги в траурных ливреях следили за соблюдением этих правил, нарушать которые разрешалось только самым близким друзьям. Как легко догадаться, среди посетителей не было недостатка в пронырах журналистах, из тех, что пролезут сквозь игольное ушко; они спешили познакомить читателей с великолепием погребальной церемонии. Ничто не могло укрыться от взора этих пройдох, служителей светского пустословия, жаждавших запомнить имена всех присутствующих, а особенно — выдающихся личностей. Не преминул явиться и лиценциат Хуан Мадридский; он сообщал собратьям сведения о дворце и таящихся в нем чудесах, не забыв ни одной драгоценной подробности из биаграфии семейства Торквемады де Сан Элой. У главного входа посетители уже исписали сказочное количество листов, а гора визитных карточек высилась фантастическим бумажным каскадом.

Глава 2

В день похорон, за полчаса до выноса тела, балконы соседних домов кишели людьми; подобное любопытство вполне объяснимо, ибо мирная жизнь квартала редко нарушалась шумом и оживлением. Прибытие катафалка, запряженного восьмеркой вороных лошадей с траурными плюмажами, вызвало настоящее столпотворение. Ученики близлежащих школ все как один не явились на занятия; их беготня и крики наводнили улицу весельем, и средь радостного гама неуклюжая черная громадина с неудачно подобранными пристяжными производила странное впечатление. Озорная детвора возглавляла и замыкала шествие, и когда оно приостановилось, лакеям в пудреных париках пришлось надавать шалунам подзатыльников, чтобы освободиться от их докучливого любопытства. Экипажи, среди которых особенно выделялась сенатская карета, подкатывали к дому с обоих концов улицы, и солдаты муниципальной гвардии, которым в тот день выпало нести службу, совсем сбились с ног.

Внутри дома с каждой минутой росла толпа одетых в траур людей со скорбными лицами. Вновь прибывшие считали своим долгом наведаться в зал, где шла панихида, но из-за невыносимой духоты поспешно выходили. Монашенки молились, стоя на коленях; Гамборена и другие священники с рассвета и до девяти часов утра служили заупокойную мессу в часовне. Все слуги были со вчерашней ночи на ногах, и гладко выбритые лица их выражали скорее изнеможение, чем скорбь.

Сенаторы, богатые коммерсанты, вельможи и более или менее искренние друзья навещали дона Франсиско в его кабинете, где происходила первая репетиция скорбных вздохов и соболезнований, полагавшихся по правилам. Вдовец встречал посетителей в безукоризненном траурном платье и с тщательно прилизанными волосами; однако осунувшееся лицо его хранило печать бессонницы, а речь и поведение выдавали глубокую подавленность. «Благодарствую, благодарствую, сеньоры, — без конца повторял он заученные слова. — Утешения нет и быть не может… Ужасное, неожиданное несчастье… Кто мог бы подумать, ведь естественнее было бы… Признателен за ваши изъявления… Но утешения мне не найти… Укорим, то бишь покоримся начертаниям… Утешения нет, поистине нет… Утешение — миф. Я не верил, что несчастье будет иметь место так скоро… Оно застало меня врасплох… Остается лишь смириться да признать свершившиеся факты…».