Повести. Рассказы

Каждый раз, когда я шел на рыбалку, говорил им, словно девчонкам в алых косынках: доброе утро! А шел с рыбалки — прощался с ними.

День ото дня и сад, и домики, и высокая водонапорная башня мне казались все красивее, а небо над косогором — ярче, голубее, чем в других местах. Все больше хотелось пойти и заблудиться в тех садах, лежать на мягкой душистой земле и слушать тамошних соловьев. Но я боялся: а вдруг все, что кажется отсюда волшебным, вблизи — обыденное, серое?

Нет, никогда не пойду на косогор! Пусть вечно живут те пригожие девчонки в алых косынках, тот маленький рай, созданный моим воображением.

Брел я по щетинистому скошенному лугу, сбивал лозиной колокольчики, избежавшие каким-то образом острых ножей косилки, и не заметил, как приблизился к мотоциклу, у которого возилась девушка в комбинезоне.

Она услышала мои шаги, поправила волосы, выбившиеся из-под берета, и поздоровалась:

— Здравствуйте, доктор… Как ваш улов?

Это была Катя. Я узнал ее сразу. Только теперь в ее глазах под тонкими стремительными бровями вместо тоски была насмешка. Не злая, а какая-то озорная, зовущая.

Ничего в Кате не было от серьезного человека, от агронома. Была девчонка с веселыми озорными глазами.

— А почему вы про улов спросили? У меня и удочек-то нет.

— Они у Степана в землянке.

— Откуда вы знаете?

— Частенько вижу вас здесь, вот и знаю.

— Вы?! А я вас ни разу не видел.

— Где уж вам!.. — досадливо сказала она и села на мотоцикл. Завела мотор, оглянулась, стрельнув колючим глазом: — До свиданья, доктор…

Я взялся за скобу заднего сиденья:

— Подвезите немного.

— Нам не по пути.

— Очень даже по пути.

Катя сощурилась, предостерегающе двинула тонкой, гибкой бровью:

— Смотри, доктор, тебе виднее.

Взревел мотор, и я на ходу вскочил в седло.

Мотоцикл мчался по тряской дороге. Меня подбрасывало, швыряло в стороны. Мы ехали к белым домикам под красными шапочками.

— Это ваш совхоз? — спросил я.

— Да.

— Почему вы ни разу не пришли в больницу? Я же вам велел.

— Не хотела.

— Как сейчас себя чувствуете?

— Отлично… Остановиться?

— Нет.

— Нам лучше остановиться.

— Нет. Я давно не бывал в садах.

Мотоцикл мчался по накатанной дороге, среди могучих пирамидальных тополей.

— Это ветроломная полоса. Ветролом! — крикнула Катя, обернувшись ко мне.

Трепетали ее волосы, раскраснелись щеки, смеялись глаза. И я успел заметить, что в них исчезли насмешка и упрек. Кате было хорошо, как бывает хорошо человеку в поле, на реке, в саду, когда он суетные заботы, неурядицы сбросил, как грязное белье, и теперь радуется солнцу, цветам, чистоте природы…

Мне тоже становилось хорошо.

Мы ехали в волшебный мирок, придуманный мною, и мне не было страшно, что вдруг обернется убогими хатенками. Я верил, что он и есть такой красивый, каким виделся издалека.

Остановились у белого кирпичного, похожего на теремок домика под алой крышей. Катя, поставив мотоцикл на подпорку, сказала:

— Пойдемте со мной.

И юркнула в сиреневые заросли.

— Сюда, сюда! — крикнула она.

Я пробрался сквозь кусты и очутился у старых яблонь.

— Идите ко мне… садитесь.

Я сел на скамейку, врытую у серого каменного столба. Пониже моего роста, плоский, закругленный, он был похож на придорожные алтарики, какие приходилось видеть в войну на Западе.

— «Сей сад посажен на благо людям в одна тысяча восемьсот девяносто первое лето от рождества Христова», — прочитала Катя.

Показалось, будто я услышал голос человека, сажавшего эти могучие яблони. Был тот голос старчески хрипловатым, заветренным, похожим на голос Степана.

— Когда мне бывает плохо, — продолжала Катя, — я прихожу сюда. Посижу, посмотрю на этот камень, послушаю, как шумит сад, — и становится легче. Многое, из-за чего трепала нервы, мучилась, злобилась, здесь вдруг оказывается таким ничтожным… Знаете, как меня зовут в совхозе? Борьбистка. Я — агроном по борьбе с вредителями и болезнями.

— Знаю, мы с вами коллеги.

— Как сказать… Вы потерпели неудачу с моим аппендицитом, и люди были готовы заплевать вас, хотя вы из-за этой неудачи страдали в тысячу раз больше, чем они все, вместе взятые. Сейчас вы сделали операцию на сердце. Трудную. Как вы рисковали своей честью, совестью, наконец, просто человеческим благополучием, без которого ноги протянешь! И что?! Из-за кого? Из-за хулигана, дикаря Яшки… Подвернись ему под пьяную руку, он и вас прибьет. И вообще мало ли мерзавцев вам приходится лечить, спасать от смерти… А я делаю совсем другое — украшаю землю. Вы посмотрите: этим яблоням по семьдесят лет. Разве хоть одна из них, хоть когда-нибудь сделала человеку зло? Нет. Сады только радуют людей. Я плохо разбираюсь в философии, но если, как там говорят, есть абсолютные и относительные истины, так мои сады — абсолютная истина, а ваша работа — весьма относительная…

— Да, но яблоки из вашего сада едят и мерзавцы, — не без ехидства заметил я. — Получается, что мы…

— И ничего не получается. Я хоть не вижу противных рож, — резко перебила меня Катя, — я по целым дням в саду, любуюсь… А у вас — кровь…

Она нервно встала и пошла к мотоциклу.

— Катя, вы обиделись, что ли?