Повести. Рассказы

— А мы с тобой очень одинаковые, — раздумчиво сказала Сима. Помолчала и негромко продолжала: — До смерти, должно быть, не разлюбим друг друга. Мне ведь тоже показалось, что этот противный самолетик взорвет солнце. И стало страшно-страшно, даже в глазах потемнело. И вообще все смешно устроено на нашей голубой планете, наверно, самой красивой во всей вселенной… Я мечтала о высоком, мужественном капитане дальнего плавания. Хотела ходить с ним в разные там Африки, Индонезии. А полюбила тебя — невысоконького, какого-то кругленького, с нелепыми рыжими усами, с маленькими глазами. Меня же оставляли в институте, а я еду с тобой в захолустнейшую больницу. И зачем мне это нужно?

— Чтобы осчастливить себя и человечество.

— А тебя?

— А разве я уже исключен из списка этого нелепого содружества?

— Чем же нелепо это содружество?

— Сочетанием гениальности в науке и технике, дитя мое, с тупостью в организации своих людских отношений. Человек — единственная известная нам комбинация материи, осознающая себя, могущество своего разума. В то же время эта комбинация — единственная среди всего живого, которая с таким великолепным упрямством стремится к самоуничтожению.

— Она бездарная, твоя комбинация, если за столько тысячелетий все никак не может уничтожить себя. Это же ведь так просто…

— Нет, дитя мое, очень не просто. Кровь комбинации достаточно насыщена любовью…

— Петька, а ты меня любишь?

— …Любовью к самому себе и окружающему миру. И еще одно — медицина…

— При чем тут медицина! Ты меня любишь?

— …А хирургия в особенности… Человек, спасенный врачом от смерти, становится добрее к жизни вообще и к ближнему в частности…

— И все ты врешь! Солдаты на войне после тяжелых ранений не перестают воевать, не становятся добрее!

— Становятся!

— Не становятся!

Нас догнала подвода.

— Смотрите, вот и наше село, — сказала Оля, — Ключевое… Пониже собора, на косогорчике, есть ключи. Звонкие такие, чистые… Монахи объявили их святыми. А после революции взяли и засыпали. Ключики-то. Засыпали, а они опять пробились… И вода вкусная-развкусная! Зачем засыпать? Пробиваются опять, а старухи говорят: мол, святые, не засыплешь… Зачем засыпать? Вода вкусная, мягкая…

Я слушал певучую, схожую с журчанием ключей Олину речь и любовался селом.

Честно говоря, наши деревни только в последние годы стали прихорашиваться садами, новыми избами, а то ведь много лет стояли сиротливые, под выщипанными соломенными крышами, с пнями вместо садов. А вот Ключевое каким-то чудом сохранило свои знаменитые на всю Россию сады, и сейчас железные и черепичные крыши тонули перевернутыми ладьями в их бушующей кипени.

Я радовался, и радость моя была бы полной, если бы…

Посередине села, на высокой горе, за монастырскими стенами возвышался собор. Огромный, с ржавыми куполами, с облупленной штукатуркой, он был мрачен…

— Ой, Петька, смотри, какая смешная церковь! С ампутированными крестами. И купола — как культи…

— Это не церковь, — грустно сказала Оля, — это собор. Ему триста лет. Сейчас там консервный завод.

Из нелепых железных труб, торчавших рядом с куполами, валил черный дым.

Мне, как и Оле, стало грустно. Очень грустно.

Этот собор для нас, конечно, уже не церковь, где молятся богу, а памятник, оставленный дедами. Зачем же ампутировать и похабить его? И этот черный дым… Непроглядными самодовольными тучами он вываливался и оседал на белые сады с таким видом, будто на всей земле ничего сильнее его нет.

— Ой, Петя, ты видишь, в какую крепость мы въезжаем? Ну посмотри же! Хватит тебе решать мировые проблемы!

Я оторвался от невеселых мыслей.

Мы поднимались в гору по глубокой выемке с отвесными стенами, облицованными ноздреватым серым камнем. Меж камней пробивалась трава, росли ивовые кусты, а в одном месте прямо из стены рос вяз с уродливыми ветвями. Мне показалось, что этому дереву, как и собору и полуразрушенным монастырским стенам, не меньше трехсот лет.

Мы подъехали к железным клепаным воротам. Их, наверно, как открыли настежь в 1917 году, так с тех пор и не закрывали.

Небольшой дворик больницы был отгорожен от остального монастырского двора побеленным штакетником. Клумбы с цветами, газоны, цветущие яблони, удобные скамейки, дорожки, мощенные битым красным кирпичом, больничный корпус со сводчатыми окнами в стенах полутораметровой толщины — все это производило впечатление любовно убранного заботливыми руками уголка.

Под навесом для отдыха больных в плетеном кресле сидел мужчина моих лет, одетый в чесучовый костюм. Он ласкал спаниеля с длинными, чуть не до самой земли, ушами. Услышав стук колес, он поднял голову, улыбнулся и пошел нам навстречу.

— Здравствуйте, здравствуйте… Добро пожаловать, — говорил он мягким тенором. — Я главврач этого небольшого хозяйства. Сергей Сергеевич Божедомов. Здравствуйте, Серафима Андреевна… Здравствуйте, Петр Захарович.

Он поочередно протягивал нам бледно-розовую цепкую руку и все улыбался. Мне нравились его улыбка, его голос. И вообще он показался мне человеком обходительным, открытым и добрым.