Повести. Рассказы

— Моя первая жена была похожа на вашу Симу — кроткая, ласковая и добрая. Она мне тогда казалась недостаточно сильной, красивой и романтичной для трудного пути, который я намечал себе. И я ушел от нее к Анне. Вы видели эту женщину… Потом выяснилось, что я сам недостаточно силен и для своего намеченного пути и для пути Анны. Сильная, красивая женщина бросила меня… Кто знает, как сложилась бы моя жизнь, если бы я не ушел от первой жены? Кто знает?.. Не торопитесь выбирать себе друга в дальнюю дорогу.

— Спасибо.

— А если вам все-таки понадобится Катин адрес…

Вошел Божедомов.

— О, да у вас здесь все уже готово! — воскликнул он. — Даже запах совсем лабораторный. Как я вам завидую!

— Почему? Давайте вместе работать.

Он сложил на животе руки, воздел глаза к небу:

— О господи, сделай раба твоего Петра хотя бы на месячишко главным врачом, чтобы он понял меня и не осуждал больше!

Божедомов с неподдельной горечью заговорил, что быть главным врачом — значит в большей степени быть администратором, а не медиком. Жаловался, как высасывает его эта нудная и кляузная работа. Но бросить ее он не волен. Вот так и мучается, только этого никто не хочет понять.

Он положил мне руки на плечи, посмотрел печально:

— Поймите хоть вы меня и не сердитесь… Я искренне рад помогать вам в научной работе. Карп, подтвердите хоть вы: правду я говорю?

Поликарп Николаевич утвердительно и в то же время виновато заморгал, качнул головой.

— И с эпидстанцией я ругался. А вы не поверили… Напрасно! И вообще не пачкайтесь о всякие кляузные дела. Я уж сам буду нести этот крест…

Ночью ударил морозец, и утром, когда я ехал на тарантасе за Симой, колеса звонко, напевно стучали по подмороженной земле.

Цокали копыта, фыркали вороные.

Я лежал на душистой пшеничной соломе, слушал музыку древних дорог и, казалось, погрузился в некое первозданное состояние покоя, довольства и необыкновенной чистоты. Встреча с Симой мне тоже чудилась вот такой же. И наш первый поцелуй, и наш первый взгляд. А потом, когда будем с нею ехать в Ключевое, выйдет солнце, пролетит реактивный самолет… И я расскажу Симе о ключиках, о древнем соборе…

Так я думал.

…Подошел поезд, показалась в дверях Сима.

Взгляды наши были настороженными, испытующими.

Не было солнца. Не летняя была погода.

Мы сели в тарантас.

Когда я тронул вожжами рысаков и снова посмотрел на Симу, — увидел на ее лице пятна, которые бывают обычно у беременных женщин.

Говорят, женщины стесняются этих пятен, а мужья ждут не дождутся, когда сойдут эти пятна с лиц их жен. Наверно, это правда; возможно, так и должно быть. А я увидел пятна на лице Симы — и пережил мгновения наибольшей близости: понял вдруг, почувствовал, что она мне не просто жена, а часть меня самого, так же, как и я, — часть ее самой. И эта взаимосвязь не укладывается в рамки простой физиологии — она значительнее, сложнее, она возвышенна, мудра и вечна, как звезды, цветы и солнце…

Понял я это, пережил мгновения высшей близости к моей женщине, — и они, вероятно, отразились в моем взгляде: Сима вдруг взволновалась, ее глаза наполнились благодарностью, любовью и набухли слезами…

Я рассказывал о своей поездке в Воронеж, о Степане, Поликарпе Николаевиче, моей лаборатории, крольчатнике…

Сима слушала меня, понимающе кивала, улыбалась и была, кажется, счастлива. А когда подъезжали к Ключевому, сказала:

— Я купила две книжки по кролиководству и основательно их проштудировала. Думаю, это пригодится.

— Конечно! Ты будешь главным ветврачом моего научного центра.

— А правда, Петь, я буду тебе ассистировать. Ладно?

— Обязательно… Потом у нас будет Андрейка, мы его научим любить медицину.

— Обязательно.

Мне снилось что-то тревожное и тягостное. Проснулся и тут же все забыл, никак не мог вспомнить. Только тяжело стучало сердце, и я весь дрожал в ознобе.

Буран за окном то злобно, угрожающе ревел, то срывался на хриплый, молящий шепот.

Безмятежно спала Сима.

Сколько времени? Может быть, скоро утро? А если нет? Значит, надо опять спать? Мне стало жутко: во сне, казалось, меня опять ждало что-то страшное…

Я прислушивался к шуму бурана, к его шорохам и вздохам, чудилось, будто на улице готовится какой-то заговор, вот-вот произойдет что-то непоправимое…

Надо было встать и посмотреть на часы, но не хотелось, как обычно не хочется подниматься с постели в буранную ночь.

Сколько раз я говорил себе, что надо ставить часы вот здесь в изголовье, на табуретке! Говорил и никогда не делал.

Я стал упрашивать себя подняться. И пока беседовал с самим собой, в дверь постучались. Так осторожно, что можно было подумать — кошка царапается.

Это стучатся из «скорой помощи». Они знают: Сима так чутко спит, что достаточно легонько поцарапать в дверь — и она услышит.

Вот они и царапаются, а не стучат.

Надо бы встать и открыть, не дожидаясь, пока проснется Сима, а мне было лень, хотя, раз пришли из «скорой помощи», — наверняка за мной.

В дверь поцарапали вторично, и Сима вскочила, зашептала у двери:

— Кто там?

— Семенов. Петра Захаровича надо.

— Сейчас разбужу.

Сима щелкнула выключателем.