Повести. Рассказы

— Хороши подарки. Взятки!

— Взятки, а называются подарки. Ты скажи, что есть у человека дороже здоровья? Жизни дороже что?.. Каждый поэтому ничего не жалеет, готов рубашку последнюю продать, а сделать доктору подарок. Задобрить его, ублажить… И тут сказать, наш брат совсем не понимает, что это взятка, он от всего сердца…

— Ваш-то брат от всего сердца, не понимает, предположим… А врачи-то понимают?!

— Должно, понимают…

— Ты сказал, меня боятся? Значит, теперь не берут?

— Берут, только осторожно. Редко. От верных людей. Знают, от кого можно брать…

Снег валил такой густой, что фонарные огни мы увидели, когда въехали в село.

Дома в здешних местах кирпичные, под одной крышей с сараем, с дверью посередине, выходящей прямо на улицу. Подвалы с овальными земляными насыпями были на улице перед домами, а не на задах.

Правда, новые дома, которых в последние годы стало строиться в селах очень много, были с высокими потолками, с большими окнами и не такие длинные, с отдельными сараями во дворах. Вот к такому новому дому Семена Тихоновича мы и подъехали.

…Старик с окладистой белой бородой во весь гвардейский рост лежал на спине. Глаза закрыты темными, с желтизной веками.

При завороте кишок обычно бывают адские боли, больные мечутся, стонут.

Тихон Харитонович был спокоен. Видимо, у него был шок. А возможно, старому солдату за семьдесят девять лет столько пришлось испытать всяких болей, что его уж ничем не проймешь.

У изголовья старика сидела пожилая женщина со страдальческим лицом. В халате. Должно быть, санитарка…

Другая женщина, видимо, жена Семена Тихоновича, возилась у раскрасневшейся плиты. Увидела меня, молча поклонилась, прошептала, будто и не мне:

— Слава богу, насилушки дождались…

На диване с высокой спинкой и зеркалом, подставив табурет под ноги, обутые в валенки, покрывшись поверх халата полушубком, спал фельдшер. Проснулся тотчас, как мы вошли, вскочил…

Уже несколько дней не бритый, уставший от напряжения и недосыпания, с болезненным, отекшим лицом, он поправлял смятый халат и виновато улыбался кроткими заспанными глазами.

— Здравствуйте, Петр Захарович, как доехали?.. Настя, готовь нам с доктором мыться… Буря не улеглась? Не заплутали? Да Семен Тихоныч — он на ощупь дорогу найдет, степь нашу нутром чувствует. Ни компасы, ни локаторы ему никакие не нужны… Поторапливайся, Настя, поторапливайся, моя работница… Буранище, значит, не унимается? Не улегается, леший его задери! Бывает в наших местах это, бывает: как задует — ни зги не видно! Сколько людей позамерзло в бураны-то. Ох, сколько! Заплутается человек — и готов… Старик-то совсем плох. Крепкий, правда, крепкий, но сдал, а сейчас и вовсе плох. Видать — шок… А мы с вами не знакомы. Я об вас много наслышан. Антоном Ивановичем меня зовут… Эх, и что уж ты, Настя, как неживая! Работница неоценимая, а уж медлительная — не приведи господь… Вам, Семен Тихонович, придется с супружницей на время операции удалиться.

Говоря это, Антон Иванович помогал мне раздеваться, распаковывать чемодан, бесшумно скользя по комнате. Я надел халат и подошел к больному.

— Здравствуйте, Тихон Харитонович, — сказал я и взял худую ширококостную руку старика, чтобы послушать пульс, — как себя чувствуете?

Он медленно, с натугой приподнял синие с желтизной веки, посмотрел на меня и ничего не ответил.

— Будем оперировать. Вы согласны?

Он едва заметно шевельнул головой в знак согласия.

Я послушал сердце — оно для семидесятидевятилетнего старика было отличным. Это меня успокоило: для хирурга хорошее сердце больного — половина успеха.

— Здесь болит? А здесь?.. А здесь?..

Тихон Харитонович смотрел на меня и не отвечал. За него говорили измученные болью глаза. Но в них не было ни растерянности, ни страха — спокойные, уверенные. Такие глаза бывают только у глубоких стариков, у людей, проживших долгую и трудную жизнь. Для них и смерть — дело, которое надо сделать с достоинством.

На груди, на боках, на плече — грубые рубцы: следы рваных ран, торопливой работы хирургов в полевых госпиталях…

Когда все было готово к операции и Антон Иванович подошел к старику с маской для наркоза, Тихон Харитонович сказал:

— Не надо. Больнее не будет, чем есть. Не надо. Под местным выдержу.

И выдержал отлично.

…Я мыл руки и с завистью думал о характере этого человека, его колоссальной воле. Думал о Тихоне Харитоновиче и вспомнил Поликарпа Николаевича. Два человека одного поколения, а какие они разные! И как устроено у людей?.. Ведь старый Поликарп отлично воспитан, у него высшее образование, он знает историю человечества и прочее, но не понял чего-то очень важного, хотя, наверное, очень простого. А вот Тихон многого не знает из того, что знают воспитанные и образованные люди, но сумел добиться своего в жизни: он не родился счастливым, а сделал свое счастье большими умными руками…

Пурга не стихала, а остановилась все злее. К тому же усилился мороз. Туго приходилось скоту в хлевах, особенно молодняку.