Повести, рассказы, миниатюры

«Да, еда это неплохо», – подумал старик, вспомнив, что уже почти сутки как не ел, не пил, и зашагал в направлении дома. То, что с ним что-то произошло, он понимал, но что именно конкретно, оставалось загадкой. Ему абсолютно не хотелось курить, после старческой слабости вдруг во всём теле появилась неизвестная до сих пор лёгкость, а главное, он стал понимать птиц, с непривычки это немного раздражало его, но не настолько, чтобы обозлиться на всех.

Тогда, несколько лет назад, сидя у больничной койки, когда от неизлечимой болезни угасала его жена, он возненавидел весь мир врачей и учёных, небо, солнце, даже птиц. Этот день, 13 апреля, он запомнил навсегда, в тот день шёл дождь. Вечером она попросила его уйти, сказав на прощание, что ей уже лучше. Утром, посмотрев в окно, он увидел через мокрое стекло пролетавших мимо журавлей и понял, что её больше нет, она покинула его навсегда, оставив в одиночку доживать свой век. Не на шутку разволновавшись, он стал звонить в больницу.

Когда-то в молодости, счастливые, они бегали по свежескошенному полю под слепым дождём в деревне, где жила её бабушка, к которой они приехали на медовый месяц. Он обнял её мокрую, трепетную от избытка чувств, тогда она странно посмотрела ему в глаза, сказала:

– Если я умру, а это точно случится когда-то, то обязательно в дождь.

– Откуда такая уверенность? – пытаясь поцеловать её в мокрые губы. – Может, не будет дождя.

– Вот увидишь, – отрываясь от него, – я превращусь в журавушку, улечу далеко-далеко, чтобы ты меня искал по всему белу свету.

В тот день, когда её не стало, он превратился в рака-отшельника без ракушки, его хрупкий домик был сломан навсегда, раздавлен, растоптан. Единственное, что его удерживало не возроптать – сознание того, что муки разлуки выпали именно ему, а не ей. Она бы не выдержала, сокрушался он каждый раз, вспоминая её. Порой он думал, их любовь настолько сильна, что даже там, в вечной тишине, он не смог бы спать спокойно, превратился бы в буйное привидение, ходил бы по ночам у кладбища, пугая своим видом людей.

По дороге домой стайка пятнистых дроздов обдирала красные ягоды с веток рябины, засмотревшись на них, он чуть не столкнулся с неизвестным прохожим, извинился, продолжая наблюдать за ними.

– Ещё не совсем спелые, – кричали птицы, – зачем ты привёл нас сюда? – очевидно, обращаясь к вожаку. Григорий подошёл к ним поближе и сказал как можно более спокойно, без резких движений:

– Там, рядом с парком, ежевики полно спелой.

– Опасность! – зачирикал вожак, и вся стайка дружно взлетела вверх.

«Вот, значит, как, – подумал он, – я понимаю, а меня нет», – и потёр голову, ища место ушиба, ничего не нащупав, глубоко вздохнув, немного успокоился.

Дома он вскипятил воды в чайнике с отбитыми боками на замызганной от жира плите, нет, плита не была грязной, просто масло так въелось в эмаль, что уже не отмывалось. Кухню он сохранил такой же, как при жене, ничего не переставлял, сохраняя тот же порядок, что раньше при ней, во всем должен был оставаться её дух, каждая вещь хранила воспоминания о ней.

В шкафу нашлась пара зачерствелых булочек, забытых с неизвестно каких пор, немного растворимого кофе. Поднос с завтраком он вынес на балкон, здесь когда-то вместе с женой они сидели, встречали закат, слушали крики ночных птиц, прежде чем пойти спать.

На дереве, которое росло напротив дома, в гуще листвы, почти на самой макушке, было гнездо ворон. Часто сидя рядом с гнездом, от нечего делать они наблюдали за стариками, перемывая им косточки, особенно много доставалось Григорию. Самка старого ворона, как-то изловчившись, залетела к ним в окно и самым бессовестным образом спёрла красивую брошь, подаренную Григорием на день рождения. Тогда старики сильно поругались между собой и не разговаривали друг с другом целую неделю, вороны же сидели на ветке и ехидно смеялись над дедом, когда он, надутый как индюк, пил чай один на балконе. В тот год, когда жена покинула Григория, жену старого ворона убил ястреб, и ему пришлось обзавестись молодой самочкой, которая была ужасно прожорливой и немножко дурочкой.

– Ты смотри, булочки ест, – каркнул старый ворон, следя за Григорием.

– А что ему остаётся делать, блинов ему больше никто уже не приготовит, – заметила молодая ворона.

Григорий посмотрел на них, отломил полбулки и, протягивая, миролюбиво сказал:

– Идите, птицы добрые, поешьте булочку.

– Смотри, старик совсем с ума сошёл, булочкой с рук хочет ворон покормить, – презрительно подымая клюв вверх, опуская крылья.

– Ага, – каркнул, переступая с лапки на лапку, старый ворон. Григорий, немного подумав:

– Ладно, оставлю я булочку вам и уйду, чтобы не мешать, уже удалюсь.

На следующий день он так же оставил немного хлеба на балконном шкафчике, вышел, не успел возвратиться, как его склевали воробьи, тогда он подождал, когда появятся вороны, и, показывая им хлеб, зашёл в квартиру.

– Что-то с дедом не то, – заявил старый ворон, – он что, решил нас подкармливать теперь?

– Мог бы и мяса принести.