Повести разных лет

Плотина и набережная пруда, в котором отражаются заводские трубы, столбы с электрическими проводами, желтеющие березы. Вдали берег теряет городской вид, сливается с лугами и небом. На чугунной скамье сидят  В и к т о р и я  и  П а ш к а  Ч е н ц о в. К скамье прислонен велосипед. На тумбе, у самой воды, примостился  с т а р и к  Ч е н ц о в; он не обращает внимания на них, нагнув голову, смотрит в воду, будто что видит на дне. Слышен шум проходящих мимо грузовиков. Шум приближается, усиливается до грохота, затем удаляется и ослабевает.

В и к т о р и я. Везут, и везут, и везут… Скоро все увезут, только пруд один и останется.

П а ш к а. А ты бы и пруд хотела с собой забрать.

В и к т о р и я. Да, хотела бы. Если бы могла, я бы все увезла: и пруд, и березы… Говорят, там берез совсем нет. И небо…

П а ш к а. Там что, и неба нет? А меня с собой прихватила бы?

В и к т о р и я. И тебя.

П а ш к а (удивленно). Жадная же ты, Виктория!

В и к т о р и я. Да, я жадная. (Помолчав.) Когда вот так смотришь на воду, можно обо всем забыть. Пруд тихий, тихий… как до войны. Светло, листья плавают… Хорошо, правда, Пашка? (Сама себе отвечает.) Очень! Господи, неужели завтра отсюда уезжать?

П а ш к а. До завтра вам, пожалуй, не дотерпеть.

В и к т о р и я. Почему?

П а ш к а. Есть признаки. Инженерские портки второй день на пруду полощут.

В и к т о р и я. Какой ты грубый, Пашка.

П а ш к а. Да, я грубый.

В и к т о р и я. А ты смотри на воду, как твой дедушка, это успокаивает. Вот на той стороне еще два пенсионера сидят. О чем они, по-твоему, говорят?

П а ш к а. О чем всегда. О старом прижиме.

В и к т о р и я (убежденно). Нет, Пашка, они тоже говорят о пруде. Что пруд все такой же, как и пятьдесят лет назад. Им даже кажется, что стоит нагнуться, и они увидят себя в воде молодыми. Не веришь? Дедушка Ченцов, скажите, о чем вы сейчас думаете?

П а ш к а. Брось. Старик глух как тумба.

Снова завывание автомашин, Виктория затыкает уши. Ченцов сидит неподвижно, не спуская глаз с воды.

В и к т о р и я. Счастливый, ничего не слышит, не видит!

Грузовики проходят, и шум смолкает.

П а ш к а (поднялся). Ну, нам не пора?

В и к т о р и я (безучастно). Пора. (С силой бьет рукой по скамье.) Не хочу! Не хочу уезжать! Ничего не хочу! Хочу, чтобы все по-прежнему! Чтобы ты не хамил! Чтобы опять по пруду катались! На лодках, а зимой на коньках… И музыка бы играла старинные вальсы… (Закрыв глаза, напевает без слов.) А мы кружимся, кружимся по льду, под оркестр нисколько не устаешь. Я в белой фуфайке, ты в черной… Красиво, легко. И музыка. А никакой войны нет. Где она? (Широко открывает глаза.) Ее и не было никогда!

П а ш к а. Эх, Виктория!

В и к т о р и я (уныло). Пойду. Может, еще не поедем завтра.

П а ш к а. Вряд ли. Еще как поедете. С музыкой.

В и к т о р и я. Для чего ты так говоришь? Ты думаешь, нам легко?

П а ш к а (со злостью). А, брось ты! Легко — нелегко! Ах, пруд с собой увезу, ах, небо! Да какое ты имеешь право? Понаехали с разных сторон, разве это для вас свое!

В и к т о р и я. Ты что, с ума сошел? Я здесь раньше тебя родилась.

П а ш к а. Я не обязательно про тебя.

В и к т о р и я. За что ты всех обругал? Я жалею, что пришла с тобой попрощаться. (Вскакивает.) Я буду рада, если мы уедем даже сегодня. Даже сию минуту! Даже…

Идут грузовики. Сквозь шум долетает крик: «Вересова-а! Вересову-у!» Грузовик остановился. От него бежит к Виктории  д е в у ш к а, одетая по-дорожному — в лыжных штанах и платке, с рюкзаком за спиной.

Д е в у ш к а (торопливо). Вот что, Вересова. Твоя мама велела тебе сказать, чтоб ты сейчас же шла домой… Скорей иди домой, Вересова, вы тоже сегодня уезжаете. Ну, до свидания, Вересова, может, в дороге увидимся. До свидания, Ченцов.

Нетерпеливый автомобильный гудок.

Бегу!

В и к т о р и я (упавшим голосом). Но почему сегодня?

Д е в у ш к а. Не знаю, Вересова, говорят, больше поездов не будет… (Убегает.)