Повествование о жизни Фредерика Дугласа, американского раба, написанное им самим

Нас всех повязали и лишь только собирались отправить в Истонскую тюрьму, как в двери показалась, неся в руках бисквиты, Бетси Фриленд, мать Уильяма Фриленда, и разделила их между Генри и Джоном. Затем она произнесла речь, сводившуюся к следующему. Обращаясь ко мне, она сказала: «Ты дьявол! Ты желтый дьявол! Это ты задурил голову Генри и Джону бегством! Лишь ты, длинноногий дьявольский мулат! Ни Генри, ни Джон никогда и не помышляли об этом». Я промолчал, и меня сразу же увезли в направлении к Сент-Микелсу. Еще до драки с Генри мистер Гамильтон предложил обыскать нас, чтобы найти пропуска, которые, как он предполагал, я писал для себя и для остальных. Но как только он собрался проверить свою догадку, потребовалась его помощь, чтобы связать Генри; возбужденные дракой, они или забыли, или посчитали небезопасным, судя по обстоятельствам, искать их. Нас все еще не заподозрили в попытке бежать. Когда мы прошли половину пути в Сент-Микелс, Генри, пользуясь тем, что констебли чуть оторвались от нас, поинтересовался у меня, что делать с пропуском. Я посоветовал ему съесть его вместе с бисквитом, и больше ничего. И мы передали по цепочке: «Больше ничего». «Больше ничего», – сказали мы все. Наша уверенность друг в друге была непоколебима. После того как несчастье придавило нас так же сильно, как раньше, мы были полны решимости победить или погибнуть вместе.

Сейчас мы были готовы ко всему что угодно. В то утро нам пришлось плестись позади лошадей пятнадцать миль, прежде чем нас посадили в Истонскую тюрьму. Когда мы добрались до Сент-Микелса, нам устроили что-то типа допроса. Все мы отрицали, что собирались бежать. Мы сделали это больше для того, чтобы отвести обвинение против нас, нежели надеясь на освобождение от продажи, потому что, как я уже сказал, мы были готовы к этому. Действительно, как бы ни был ничтожен наш путь, мы хотели пройти его вместе. Больше всего беспокоило то, что нас могут разделить. Для нас это было равносильно смерти. Мы выяснили, что уликой против нас было показание некоего лица; наш хозяин не сказал, кто это, но для себя мы единодушно решили, кто был их осведомителем.

Нас отослали в тюрьму, в Истон. Прибыв туда, мы предстали перед шерифом, мистером Джозефом Грэхемом, и он посадил нас в камеры.

Генри, Джона и меня разместили в одной камере, Чарльза и Генри Бэйли – в другой. Нас разделили с целью воспрепятствовать сговору. Мы не пробыли в тюрьме и двадцати минут, как свора работорговцев и их агентов сбежалась сюда посмотреть на нас и выяснить, не собираются ли нас продавать. Прежде я никогда не видел такого зрелища! Я чувствовал себя так, будто меня окружили демоны зла. Так дьявольски не выглядела даже целая пиратская банда. Они смеялись и скалили зубы над нами, говоря: «Ага, ребятки! Вот мы и заполучили вас, не так ли?» И после всевозможных насмешек они один за другим стали выяснять, чего же мы стоим. Они нахально выспрашивали нас, не хотим ли мы, чтобы они стали нашими хозяевами. Мы не отвечали, предоставив им возможность самим судить о нас. Затем они стали ругаться и клясться, говоря, что могли бы быстренько вышибить из нас дьявола, попади мы к ним в руки.

Находясь в тюрьме, мы нашли, что оказались в более лучших условиях, чем ожидали, когда направлялись туда. Мы не старались много есть, хотя еда была отменная, но в камере было просторно и чисто, а в окна мы могли видеть, что происходило на улице, что было гораздо лучше, чем если бы нас поместили в темные, сырые камеры. В целом мы устроились очень хорошо, так как о содержании в тюрьме заботились.

Вопреки всем нашим ожиданиям, сразу после того, как наступили выходные, мистер Гамильтон и мистер Фриленд приехали в Истон, забрали из тюрьмы Чарльза, а также Генри и Джона и повезли их домой, оставив меня одного. Сам себе я признался, что это конец. Это причинило мне боль большую, чем все, что случилось. Я был готов к чему угодно, кроме разделения. Я догадывался, что они, посовещавшись между собой, что, поскольку я был подстрекателем к бегству и было бы жестоко заставлять невиновного страдать вместе с виновным, решили, таким образом, забрать всех троих домой, а меня продать в назидание остальным рабам. Следует отдать должное благородному Генри, сказав, что он, кажется, так же упорно не хотел покидать тюрьму, как и идти в нее, оставляя дом. Но мы знали, что, по всей вероятности, нас бы разделили, если бы стали продавать, и, попав в их руки, он не стал сопротивляться.

Мне оставалось только погибнуть. Я был совершенно один и в стенах каменной тюрьмы. Еще за несколько дней до этого я был полон надежды. Я думал, что окажусь в безопасности на земле свободы, а сейчас меня охватило уныние, погрузив в крайнее отчаяние. Я думал, что возможность свободы исчезла. В таком состоянии я пробыл около недели, в конце которой появился мой хозяин, капитан Оулд, и забрал меня, намереваясь послать с одним своим знакомым джентльменом в Алабаму.