Повествование о жизни Фредерика Дугласа, американского раба, написанное им самим

Моя кровь вскипает, когда я вспоминаю ту злость, с которой господа Райт Фэрбэнкс и Гаррисон Уэст, оба пастыри, во главе толпы обрушились на нас с палками и камнями и разрушили маленькую добродетельную воскресную школу в Сент-Микелсе, – все, зовущие себя христианами, смиренные последователи Господа Бога Иисуса Христа! Но я вновь отвлекаюсь. Я проводил наши занятия в доме свободного цветного, чье имя, я думаю, было бы неразумно называть, потому что если оно станет известно, то очень навредит ему, хотя преступление это было совершено им десять лет назад. За раз у меня было более сорока учеников, и все из числа тех, кто страстно желал обучаться. Я вспоминаю те воскресенья с невыразимым чувством удовлетворения. Это были великие дни для моей души. Наставлять моих дорогих соплеменников было сладчайшим занятием, от которого я блаженствовал, как никогда. Мы любили друг друга, и оставить их во власти у Шабаша значило бы обречь на жестокие страдания. Когда я думаю, что эти драгоценные души сегодня все еще заточены в темнице рабства, чувства одолевают меня и я почти готов воскликнуть: «Владеет ли миром праведный Бог? И не затем ли держит он громы в правой руке, чтобы карать угнетателя и возвращать похищенное?»

Эти драгоценные души приходили в воскресную школу не потому, что так было принято, не потому, что я учил их, а потому, что само занятие было достойно уважения. В любое мгновение, когда они находились в школе, их могли схватить и наказать 39 ударами бича. Они приходили потому, что хотели учиться. Их души были истощены жестокими хозяевами. Их ум был заперт в темноте. Я обучал их, потому что, делая то, что хоть как-то выглядело бы подобием улучшения положения моей расы, душа моя наслаждалась. Школа продержалась почти целый год, пока я жил у мистера Фриленда; и кроме нее, всю зиму три вечера в неделю я отдавал обучению рабов в доме. И я счастлив, зная, что некоторые из тех, кто приходил в воскресную школу, научились чтению и что один по крайней мере свободен сейчас благодаря этой моей деятельности.

Год прошел спокойно. Он показался мне наполовину короче предыдущего. Я прожил его, не получив ни одного удара. Мистер Фриленд достоин считаться лучшим хозяином, с которым мне приходилось жить до тех пор, пока я не обрел свободу. Непринужденности, в которой я провел год, я был, однако, кое-чем обязан и обществу моих собратьев по рабству. У них были замечательные души; они обладали не только любящими, но и храбрыми сердцами. Мы были связаны и взаимосвязаны друг с другом. Моя любовь к ним была сильнее, чем любое другое чувство, когда-либо испытанное мной. Иногда говорят, что мы, рабы, не любим и не доверяем друг другу. В ответ на это утверждение могу сказать, что я никогда никого не любил и никому не доверял больше, чем моим собратьям, особенно тем, с которыми жил у мистера Фриленда. Я верю в то, что мы могли умереть друг за друга. Мы никогда, ни за что, как бы важно это ни было, не брались, не обсудив дела. Мы никогда не ходили врозь. Мы были едины как по причине общности наших характеров и склонностей, так и из-за тягот и лишений, на которые обрекало нас рабское положение.

В конце 1834 года мистер Фриленд продлил срок моей службы еще на год. Но к этому времени я уже начал хотеть жить не только у мистера Фриленда, чье имя значит «свободная земля», но и на действительно свободной земле; и поэтому я уже не был бы доволен жизнью ни у него, ни у любого другого рабовладельца. Как только начался год, я стал готовить себя к решающей схватке, чтобы тем или иным путем решить мою судьбу. Мое стремление возрастало. Я быстро взрослел и, хотя проходил год за годом, все же оставался рабом. Эти мысли будоражили меня – я должен что-то делать. Поэтому я решил, что 1835 год не должен пройти без попытки с моей стороны завоевать свободу. Но я не был готов к тому, чтобы решиться на это в одиночку. Мои собратья были дороги мне. Я страстно хотел, чтобы они приняли участие в этом животворном решении. Поэтому я с огромной осторожностью начал заблаговременно выяснять их взгляды и чувства относительно своего положения и вселять в их души мысли о свободе. Я заставлял себя обдумывать пути и средства нашего побега, а тем временем старался во всех подходящих случаях объяснить им весь страшный обман и бесчеловечность рабства.