Повествование о жизни Фредерика Дугласа, американского раба, написанное им самим

Они не заставляют рабов трудиться в это время, но не потому, что им самим это не нравится, а зная, что небезопасно лишить их отдыха в праздники. На самом деле рабовладельцам нравилось такое времяпровождение рабов, чтобы заставить их радоваться как началу, так и окончанию праздников. Их целью, как мне кажется, было внушить своим рабам отвращение к свободе, ввергая их в отвратительнейшую пучину беспутства. Например, рабовладельцам не только нравится видеть раба напивающимся на радостях, но они еще будут строить различные планы, как напоить его. Один такой план сводился к тому, чтобы заключать на своих рабов пари, кто из них сможет больше выпить виски, не пьянея; и в этом отношении они добивались того, что все рабы напивались до умопомрачения. Таким образом, когда раб заговаривает о свободе как о некоей добродетели, коварный рабовладелец, пользуясь его невежеством, навязывает ему ужасный порок, замаскированный под свободу. Большинство из нас привыкло напиваться, и результатом было как раз то, что и предполагалось: многие склонялись к мысли, что между свободой и рабством почти нет разницы. Мы чувствовали, и даже очень хорошо, что находимся в той же рабской зависимости как от рома, так и от хозяина. Итак, когда праздники заканчивались, мы, вывалявшись в грязи и пошатываясь, поднимались, долго переводили дух и шли строем в поле – испытывая в большей степени радость оттого, что уходим от обмана, именуемого свободой, назад, в объятия рабства. Я уже говорил, что этот способ является частью в целом мошеннической и бесчеловечной системы рабства. Так оно и есть. Обычай, принятый здесь с целью отвратить раба от свободы и позволявший ему злоупотреблять ею, распространялся на многие вещи. Например, раб охоч до патоки, он крадет ее. Во многих случаях его хозяин, выезжая в город, закупает ее больше, чем нужно; возвращаясь, он берет хлыст и приказывает рабу есть патоку до тех пор, пока бедняге не становится плохо лишь от одного упоминания о ней. Тот же метод иногда применяется, чтобы отучить рабов просить сверх того, что ему обычно дают. Раб съедает свой паек, но обращается за добавкой. Хозяин взбешен; но, не желая прогонять его, не накормив, он дает больше, чем необходимо, заставляя съесть все сразу. Если же раб жалуется, что ему это не по силам, его оставляют ни сытым, ни голодным и наказывают за неумеренность желаний. Я знаю множество ситуаций такого рода, виденных мною лично, но думаю, что причины, на которые я сослался, достаточны. Сама практика носит общий характер.

С 1 января 1834 года я оставил мистера Коуви и перешел к мистеру Уильяму Фриленду, который жил в трех милях от Сент-Микелса. Вскоре я нашел, что как человек он очень отличается от мистера Коуви. Хотя и не богатый, он был, что называется, образованным южным джентльменом. Как я уже говорил, мистер Коуви был хорошо подготовленным укротителем негров и надсмотрщиком. Первый (хотя он и был рабовладельцем), кажется, обладал некоторой расположенностью к благородству, некоторым почтением к справедливости и некоторым уважением к человеколюбию. Последний, казалось, был полностью бесчувственным во всех этих отношениях. Мистер Фриленд имел много недостатков, свойственных исключительно рабовладельцам, будучи очень вспыльчивым и раздражительным, но я должен воздать ему справедливость, сказав, что он был лишен тех губительных пороков, которым был постоянно подвержен мистер Коуви. Первый был искренен и откровенен, и мы всегда знали, где найти его. Второй же был отъявленным обманщиком и мог быть понят только теми, кто был достаточно ловок, чтобы раскрыть его коварную ложь. Другим преимуществом, из которого я извлек пользу, попав к новому хозяину, было то, что он не притязал на набожность и не служил в церкви, и это, по моему мнению, было действительно огромным преимуществом. Я решительно заявляю, что религия Юга служит прикрытием большинства ужасных преступлений, защитницей потрясающей жестокости, освятительницей отвратительнейших мошенничеств, под сенью которой находили сильнейшее покровительство самые грязные, отвратительные и дьявольские дела рабовладельцев. Окажусь ли я вновь в оковах или нет, но попасть в рабство к набожному хозяину я буду считать величайшим бедствием, которое могло произойти со мной.