Повнимательнее, Картер Джонс!

Он залезает в палатку, а я стою снаружи, мне тяжело дышать – так тяжело, как вообще может быть тяжело дышать живому человеку, и тут из низкой травы появляется змея и, извиваясь, ползет зигзагами по поляне, ее сплющенная голова чуть приподнята, и какое же у нее длинное, какое совершенное тело, и кончик ее хвоста раскачивается, и вот она слышит, как отец чем-то шуршит в палатке, и вся змея – от головы до хвоста – мешкает.

Она замирает.

Замирает прямо у входа в палатку, откуда должен вылезти отец.

Прямо на том месте, куда он должен наступить.

И тут передо мной оказался Дворецкий, наклонился ко мне – нос к носу, положил руки мне на плечи, посмотрел на меня.

И вот я вижу – рука отца высовывается из палатки.

А я не говорю ни слова. Ох, я – ни слова, ни полслова.

Голова отца высовывается наружу.

Сплющенная голова змеи приподнимается.

Вот коленка отца, вот его ступня.

А я – как воды в рот набрал. Потому что он невнимательно смотрит по сторонам.

И до домика лесника нам не добраться. Просто не дожить – и все.

И тогда я начинаю кричать. Мне кажется, я кричу.

– Значит, это вас в конце концов настигло, – сказал шепотом Дворецкий.

Выстрел. Все визгливые птицы взлетают, и эхо выстрела возвращается к нам снова, и снова, и снова.

И отец смотрит на меня, и в глазах у него удивление, и шок, и страх, и жуткая обида, и…

– Картер, – сказал Дворецкий.

– И когда же ты собирался меня предупредить? – спрашивает капитан Джексон Джонатан Джонс.

А я сомневаюсь, что вообще собирался его предупреждать, я сомневаюсь – и он это замечает.

Дворецкий погладил меня по щеке.

А я сказал:

– Отец не вернется домой, потому что я его не пред…

– Нет. Вы совершенно ни при чем.

Я посмотрел на Дворецкого:

– А вы-то откуда знаете?

– Он мне слил.

– Он слил?

Дворецкий кивнул.

– Он рассказал мне, что случилось.

Перед глазами у меня все поплыло.

– Еще чуть-чуть, и змея бы его укусила. А я ничего не…

– Но вы его предупредили.

– Но я же…

– Картер, – сказал Дворецкий, – вы не «облажались». Облажался ваш отец. Он не приехал, когда в этом была необходимость, – боюсь, не в первый и не в последний раз. Он не смог признаться себе, что поступил нехорошо и продолжает поступать нехорошо. Вот почему он стал выискивать причины там, где никаких причин нет и быть не может. В таких обстоятельствах мужчины порой ведут себя… скажем так, не по-джентльменски.

– Вы знаете, что я ему сказал?

Дворецкий кивнул.

– Я сказал, что не хочу, чтобы он возвращался домой.

– Но это не так, – сказал Дворецкий.

– Я это со зла сказал.

– Потому что рассердились. Да, именно так – вы рассердились.

Перед глазами все снова поплыло.

– Но из-за того, что я…

– Отбросьте эти мысли. То, что случилось, запятнало его честь, а не вашу. Не взваливайте на себя бремя чужих поступков. Вы порядочный и благородный молодой человек, преданный и искренне любящий брат и сын.

Дворецкий помедлил. А потом добавил:

– И джентльмен.

– Джентльмен?

Дворецкий приосанился.

– Молодой господин Картер, я – джентльмен при джентльмене. Я имею честь служить только джентльменам.

Все расплылось еще сильнее.

– Знайте: я не разревелся.

– Ну разумеется, ничего подобного.

– Эй, – окликнул Сингх. – Играть сегодня будем?

– Будем ли мы играть? – спросил у меня Дворецкий.

Эхо выстрела почти затихло.

Я кивнул.

И Дворецкий кивнул.

– Раз уж мы облачились в белую форму, почему бы не попробовать сыграть? – Потрепал меня по плечу, а потом отстранился, повернулся, обратился к крикетной команде восьмого класса: – Капитан Сингх, велите вашему первому бетсмену встать у калитки. Молодой господин Хоупвелл, молодой господин Брайен, готовы? Итак, крикетисты, оба бетсмена готовы, боулер закончил разминку, час пробил. «Индия», оставайтесь на своих позициях. А вы, боулер… – Я посмотрел на Дворецкого. – Боулер, пусть матч начнется удачно.

Знаете, что я вам скажу? Голубые горы в Австралии – кошмар.

Полный кошмар.

Все сырое. Листья, тропа, воздух. Все вокруг. С деревьев капает вода – а больше от этих деревьев нет никакого проку. Палатка отсыревает и пахнет сыростью. Спальный мешок отсыревает и пахнет сыростью. С тропы сходить нельзя, иначе тебя прикончат динозавры, змеи или крокодилы, и ты можешь думать только о них. А когда пытаешься справить нужду за деревом – где уже поджидают динозавры, змеи или крокодилы, – до тебя вдруг доходит, что кое-какие части твоего тела ничем не защищены, и страшно не хочется, чтобы тебя за эти части покусали. А еще там очень жарко, но отсыревшее не высыхает, потому что там еще и очень влажно – примерно как на дне океана. А тот, с кем ты идешь, брюзжит и во всем винит тебя, даже в том, в чем ты совсем не виноват, и… Голубые горы в Австралии – кошмар.

– Ну и где же ваш мяч? – спросил Хоупвелл.

Кошмар.

– Покажем, на что мы способны? – спросил Дворецкий.

И я показал.

25 Бетсмены