Поводок для волка

— Вот она — цена моей доброты! — продолжала яриться тигрица. — Надо было объявить охоту на эту Шаянару сразу, как только я узнала, что она кувыркается с моим мужем. Ее следовало затравить собаками и бросить подыхать. Но нет, стало жалко. Я знала, что она носит под сердцем ребенка. Я ведь и сама была в тот момент беременна и потому, наверное, стала слишком сентиментальной. Ребенок ни в чем не виноват, думала я. Пусть живут. Пусть вкусят всю прелесть бытия без стаи. И на глаза не смеют показываться. А потом родился Эдиан…

Гортензия захлебнулась в сдавленном полустоне-полурыке. Сгорбилась, положила локти на стол и спрятала лицо в ладони.

— Дорогая, — негромко проговорил Айрон. Открыл глаза и потянулся успокаивающе потрепать супругу по плечу.

— Не трогай меня! — взвизгнула она. И так резко отпрянула, что едва не упала со стула.

Я смущенно заерзала на своем месте. По-моему, сцена становилась совсем уже отвратительной. Не знаю, как Норбергу, а мне абсолютно не хотелось наблюдать за этой семейной трагедией.

Но, что самое удивительное, мне было жаль эту женщину. Жаль, несмотря на то, что она говорила совершенно ужасающие вещи. Более того, я не сомневалась, что она планировала сегодня вечером убить меня на глазах Айрона и Норберга.

Интересно, что произошло бы, если бы я осталась во дворе ресторана, как того требовала Гортензия?

Неожиданно в моем сознании промелькнула совершенно отчетливая сцена, словно показанная кем-то извне.

Вот дверь за Гортензией и Айроном закрывается. Я с тремя людьми тигрицы остаюсь снаружи. Проходит всего пара секунд, и ближайший мужчина одним шагом преодолевает расстояние между нами. Я стою к нему спиной, потому не вижу, не чувствую этого движения. Нюх и способности кошки — ничто перед возможностями истинного хищника.

В последний момент я все-таки успеваю почувствовать неладное. Удивленно оборачиваюсь — и натыкаюсь на острие ножа.

Кинжал заточен так остро, а удар настолько профессионален, что лезвие входит в тело легко, как в масло. Нет, убийца не метит в сердце. Он бьет в низ живота. Резко дергает кинжал вверх — и вспарывает тело до самой грудной клетки. Мои внутренности падают на землю.

Да, это была бы очень долгая и мучительная смерть. И Айрон, и Норберг услышали бы мои крики. Гортензия позволила бы им выбежать на крыльцо. Она очень хотела, чтобы это было последним, что довелось увидеть Норбергу перед собственной гибелью. Возлюбленная, бьющаяся в мучительной агонии на темно-красной, влажной от крови земле.

На этом сцена в моем воображении оборвалась, поэтому я не увидела дальнейшей судьбы Айрона. Но почему-то я не сомневалась, что Гортензия не планировала расправляться с супругом. Он был ей нужен. Она даже любила его. Правда, какой-то особенной любовью, густо замешанной на ненависти и муках ревности.

Я понимала, что моей матери тоже не суждено было бы пережить эту ночь.

Кстати, о матери. А ведь она осталась там, в доме, наполненном людьми Гортензии! А что, если сейчас с нею как раз расправляются по приказу главы клана? Это было бы логично с ее стороны. Приготовить супругу еще один неприятный сюрприз.

«Не беспокойся, с твоей матерью все в порядке».

Я изумленно моргнула, услышав шепоток в своей голове. Интонациями он до безумия напоминал голос Норберга — такой же самоуверенный и властный.

Айрон тем временем убрал руку. Озадаченно нахмурился, глядя на супругу. Должно быть, он действительно не понимал, что с ней происходит.

— Так вот, старая тигрица все равно остается тигрицей, — продолжила она. Хищно оскалилась, продемонстрировав мелкие острые зубы. Добавила: — Я еще не разучилась кусаться.

А вот теперь я всерьез забеспокоилась. И мою тревогу не могло успокоить даже недавнее заверение Норберга. На что, а точнее, на кого намекает Гортензия?

Судя по всему, Норберг тоже удивился. Он выжидающе вскинул бровь.

— Ты преподнес мне сегодня немало сюрпризов, Норберг Клинг. — Гортензия торжествующе усмехнулась. — Позволь и мне ответить тебе тем же. Но мой подарок будет предназначаться не тебе, а Иларии.

Мое имя она произнесла так, будто оно было самым грязным ругательством.

Стоит ли говорить, что после такого недвусмысленного заявления мне стало окончательно не по себе? О каком еще подарке идет речь? Надеюсь, она не прикажет сейчас подать голову моей матери на шикарном фарфоровом блюде?

Услужливое воображение мгновенно нарисовало настолько тошнотворную картину, что я даже обрадовалась отсутствию еды на этом оригинальном ужине. В противном случае, боюсь, мне пришлось бы позорно ретироваться куда-нибудь подальше.

— Риель, — бросила Гортензия, и один из троицы, сидевшей за соседним столиком, заинтересованно поднял голову.

Гортензия досадливо цокнула языком, без особых проблем поняв по пьяной ухмылке этого самого Риеля, чем именно занимались ее люди все время разговора. Не удивлюсь, если они успели уговорить не одну бутылку, а как минимум две или три.

— Сейчас подъедет карета, — проговорила она, с раздражением глядя на компанию подвыпивших горе-охранников. — Встреть ее.