Поворот не туда (СИ)

— Чувствую тишину, твои руки, удар на щеке, — падаю на пол от его толчка. Нэйт встаёт и сильно ударяет меня в живот, отчего хочется сжаться в комочек, — я чувствую боль, тишину, удары!

Удары сыплются один за одним, напоминая холодную и безнадёжную зиму. Это, наверняка, очень долгий и трудный день, где с утра до ночи огромные и тяжёлые белые хлопья валят на землю, не желая останавливаться. Они кружат в воздухе, а затем растворяются в куче таких же снежинок, сливаются воедино, покрывая всё вокруг белоснежной чистотой, закрывая собой траву, деревья, засохшие листья, будто извиняясь за то, что они падают, будто давая подарок в виде защиты на три месяца.

***

Эта боль навсегда запомнится мне. Тот день, когда Макс предал меня, опорочив и смешав с уличным дерьмом, с чем-то совершенно ненужным, жалким и таким тупым. Я валялся на грязном матрасе как бездушная кукла, а Макс лишь снова ударял меня куда-то в живот, крича:

— Что ты чувствуешь, маленькая мразь?

Его кроссовки давно стёрлись, но он всё равно продолжал в них ходить. Каждый день они при нашей встрече были запачканы чем-то грязным. Макс не жалел их, постоянно проверяя на прочность, ударяя стекло, стены, вступая в слякоть. И лишь иногда, обычно в холодные дни, он надевал коричневые берцы, которые снова становились грязными.

Сейчас я чувствовал себя как эти чёртовы кроссовки. В грязи, весь исцарапанный, такой же потрёпанный и уставший. Эти жалкие кроссовки явно желали ему отомстить. Как и я теперь.

— Что ты чувствуешь?! — барабанные перепонки уже разрываются от его оглушительного ора, а я всё тараторю одно глупое предложение:

— Холод, тишину, боль! Ненавижу тебя! Ненавижу тебя! Ненавижу! — всё тело ноет от его ударов, откуда-то уже льёт кровь, пачкая тело ещё больше этого старого матраса.

В этот момент я хотел лишь одного: раздробить его поганое тело пилой, молотком, перемолоть в мясорубке, оторвать ему все пальцы, вырвать волосы одним резким движением, выдавить его глаза и сжать их в руке до боли, переломать его кости, сжечь их на костре и выкинуть оставшийся прах свиньям в корм. Я бы с упоением наблюдал за тем, как эти мерзкие животные поедают свою пищу, смешанную с прахом не менее уродливого внутри человека.

Для зарождения любви порой необходимы десятки лет. Ненависть загоралась в моём теле уже лишь от одной мысли. Разум терялся где-то в мечтах о смерти Макса, в то время как глаза закрывались, а тело ослабевало каждую секунду сильнее.

В тот день я отключился лишь с одним предложением и с такой же мыслью: «Я убью тебя».

***

И зачем-то я считал каждый его удар про себя, разделяя их на группы. Итого вышло восемьдесят слабых и одиннадцать сильных, доводящих до дрожи и судорог во всём теле. Его голос уже давно начал срываться от крика.

— Скажи мне, что ты чувствуешь! Ну же, скажи!

Мысли путались, и я едва мог говорить. Ещё один сильный удар пришёлся в живот, отчего я закашлялся и начал задыхаться, харкая то ли кровью, то ли собственными зубами ещё от прошлого сильного удара в челюсть.

И за эти, кажется, несколько минут или часов я не стал ненавидеть его. Мне так захотелось прижаться к нему, спросить, что я сделал не так, чтобы больше не поступать так никогда в жизни.

— Люблю тебя. Вот, что я чувствую… — губы сейчас явно синие, говорить ужасно сложно, голова вот-вот разойдётся по швам или взорвётся, но я несколько раз повторяю то, во что до конца не верю. Я основывался лишь на том, что ощущаю каждый раз, о чём думаю…

Удары прекращаются. Джо давно отлетел куда-то в сторону после попытки защитить меня и больше не вставал. Глаза закрываются, слипаются.

Его горячие руки опускаются на мою талию, проходятся по местам ударов, заставляя меня вскрикивать снова и снова, а потом останавливаются за моей спиной. Нэйт притягивает к себе, усевшись рядом на этот деревянный пол, качает меня из стороны в сторону, поглаживая по голове.

— Прости, пташка, прости, я так ошибался… — ему говорить тоже сложно. С каждым словом он хрипел всё больше, пока не закашлялся и просто не замолчал, гладя меня по волосам и повторяя одни и те же слова, кашляя после каждого.

Его руки гуляют по моему телу, а я лишь сдавленно хриплю и стону от прикосновений. Кости ломит, каждая клетка тела сейчас горит и пульсирует, но его руки позволяют унять эту боль, позволяют отстраниться от плохих мыслей и закрыть с упоением глаза.

Шёпот так сладко проезжается по слуху, будто даря какое-то наслаждение после этих криков:

— Прости, пожалуйста, прости…

Кашель вдруг въедается в горло, а тело в судорогах вздрагивает, и я буквально становлюсь обмякшим в его руках. По спине течёт что-то горячее.

— Прости, прошу тебя… — и каждое слово слышно всё тише. Взгляд будто затуманивается пеленой. Знакомые птицы щебечут что-то, приплывает вечно немой собеседник, погружает моё, почему-то, безвольное тело на лодку и спокойно уплывает вместе с ним.

Я так хотел остаться.

Глава 9

Две тысячи тринадцатый год.