Поворот рек истории

Таким порядком, при полной беспечности моих тунгусов, мы добрались до большого села Шушенского. В конце пути, когда на опушке лиственной чащи, на плоской, как ладонь эвенка, равнине, увидев дымы над кровлями человеческого жилья, я понял, что совершенно одичал. Не помышляя о лучшей доле, я кинулся в ограду крайней бревенчатой избы. Я упал на колени. Я прижался лицом к шершавой поверхности нижнего венца и заплакал.

Не стану лгать тебе, мама. Получив доступ к горячей воде и дегтярному мылу, я первым делом избавился от вшей в бане у Шушенского сельского старосты, который затем определил меня на квартиру к местному мещанину по фамилии Изверов. Этот – слава Богу – разумеет русский язык, хотя, судя по внешнему виду, в его жилах течет кровь эвенков. Таким образом, покончив с неотложными делами, я принялся за это письмо.

Здешний климат не столь суров, как это обещают труды по географии. Шушенские обыватели выращивают на своих огородах обычные и для Симбирской губернии овощи: огурцы, томаты, тыквы. Особо одаренные и изобретательные огородники выращивают в специально сконструированных теплицах кислый виноград. Шушенское лето своим жаром и влажной, банной духотой отогрело мои настрадавшиеся от дорожных холодов кости, и я почувствовал себя совсем ожившим. Воздух этих мест, не в пример столичному, чист, сладостен и пахнет хвойной смолой. Развлечения в Шушенском самые простые. Общество самое непритязательное: мещанин Изверов с женой и семьями взрослых сыновей ведут вполне крестьянский образ жизни, батюшка со своей попадьей, купеческий приказчик в скобяной лавке, тоже мещанин, – вот и все общество. Занятий пока никаких, но еще до наступления настоящих холодов я надеюсь оказаться в подмастерьях у моего хозяина-охотника и двух его псов. Промысел здесь сезонный, то есть каждому сезону своя дичь. Местный староста настрого запретил обывателям давать мне оружие. «Вплоть до особого дозволения» – так он выразился. На что мой хозяин-охотник едко подшутил:

– Тут главное и зверя убить, чтобы не убег, и шкуру его сохранить, чтобы продать. Динамитом рвать не надо, осторожненько. Нельзя ружьем, так мы тебе рогатку изготовим.

Дурацкая шутка, смысл которой мог бы показаться мне обидным, если б не смирение, обретенное вместе с монаршей милостью.

В здешних лесах охота богатая. Зверья полным-полно. Медведи часто выходят к околице Шушенского, чтобы порыться в выгребных ямах. Нарушив запрет старосты, Изверов отвел меня в дальнюю сосновую рощу, где дал в руки ружье младшего из своих сыновей и научил замечать бурый беличий хвостик на гладком стволе сосны. Я целился в блестящий беличий глазок. И что же ты думаешь, мама? Твой сын так и не смог выстрелить. Старый шутник надсмехался до колик, поминутно поминая динамит, при помощи которого невозможно добыть пушнины.

В любом случае, как бы ни сложились обстоятельства, я жив и надеюсь непременно узнать, какова-то будет Шушенская зима. Преодолевая долгий путь от Петербурга до Енисейской губернии, я обучился искренней молитве. Я привык благодарить Господа за каждый день, который он мне посылает, за каждый кусок, пусть простой, но приемлемой для тела пищи. Не удивляйся, мама. Но ты читаешь сейчас это письмо благодаря великодушию Его Помазанника. Своей милостью ко мне Его Величество явил нам всем образец подлинно христианской доброты. Подумать только, мама, милость ко мне, намеревавшемуся превратить его в груду кровавого мяса. Но этого мало. Раскаяние мое тем более глубоко оттого, что здесь, в Шушенском, я смог в полной мере осознать всю пагубность моих намерений, которые, будь они реализованы, могли бы ввергнуть нашу Родину в горнило кровавой смуты. Мои намерения не стоили прощения. Но я его получил. Воистину, доброта Его Величества превыше справедливости. Доброта всегда превыше справедливости, мама.

Владимир, Дмитрий, Маша, Оля пусть прочитают мое письмо. Анне написать я не смогу – не имею на это Высочайшего дозволения. Но ты напишешь сестре, мама, и передашь ей мой братский наказ: если станет невмоготу, пусть откроет Евангелие, пусть помянет Его. Тогда на душе станет чище, и решение придет само собой».

Ольга Ильинична закончила чтение. Глаза ее влажно блестели, и она не прятала слез.

– Знаешь что, Оля? – внезапно сказал Владимир.

– Что? – Ольга Ильинична подняла на брата глаза.

– Я сделал из братнего письма один архи-важный вывод!

– Вши ужасны! Какой еще может быть вывод? – Мария Александровна энергично поднялась, забыв о рукоделии, и оно упало с ее коленей на пол. – Ужасны густые, пустынные леса, ужасен гнус, ужасны не знающие цивилизованных языков иноверцы, ужасно одиночество…

– Мама! – Володя подбежал к Марии Александровне приобнял ее за плечи, и она оттаяла в его объятиях.

– Мама, нельзя так. Ты – единственная опора для всех нас и не должна так волноваться, – поддержала брата Ольга. – Каков же вывод, Володенька?

– Все предельно просто!