Поворот рек истории

– Джек, вы старше меня и опытнее, – быстро сказал Эрл. – Но я тут командир. Дайте совет. Как командир базы я еще не получил никаких приказов. О чем говорил конгрессмен Маккейн – вообще не слышал, рация случайно выключилась. Допустим, я убежден, что русские блефуют. Ирвинг садится на экскаватор, цепляет луноход и тащит его как можно дальше от площадки. Экскаватор справится… наверное. А вы с Джоном выходите на площадку и читаете старое коммюнике. Про оружие возмездия и мир во всем мире… А о чем там русские договорились с президентом, это их дела и их проблемы. Вся планета будет слушать вас. Вся планета будет знать – у нас тут ракеты. Теперь скажите, Джек… Что мне делать?

– А если долбанет? Вся планета будет знать, что американцы притащили на Луну атомную бомбу и сами сдуру на ней подорвались?

– Да ничего не долбанет! – заорал Эрл. – Русские такие же обманщики, как и мы! У нас нет ракет на Луне, потому что нет денег, и все через задницу, и весь проект «Горизонт» – через задницу! Один сплошной блеф! А у русских нет бомбы, потому что они всегда брали нас на пушку! И мы всегда пугались! И сейчас испугались! Реактор там на луноходе! Хреновый! Сифонит, как дырявый! И ничего больше!

– Готов проверить? – Эрл видел, как Свайгерт щурит глаза в улыбке. Ехидная улыбка человека, который старше и опытнее и видал такое, что тебе не снилось. И не хочет тебе помогать. Хочет, чтобы ты сам решил.

Потому что есть вещи, которые надо решать самому.

Майор Эрл сделал шаг назад.

А Свайгерт усмехнулся и включил рацию.

– Признаться, я скорее рад, – сказал он. – Понимаешь, это может прозвучать не очень патриотично… Но будь все по-нашему, мне бы пришлось сегодня лгать в глаза всему человечеству. И потом остаток своих дней прожить во лжи. И Маккейну. И Президенту. И тебе. Мы все были бы обязаны постоянно врать людям. Кто-то скажет, это ложь во спасение. Коммунистическая угроза и так далее… Мир во всем мире… Национальный престиж опять-таки… Но мне кажется – может, я неправ? – что национальный престиж не покупается враньем. Рано или поздно нас разоблачат. И это будет такой удар по самолюбию нашей нации, которого она, ей-Богу, не заслужила. А ты как думаешь?

Эрл пожал плечами. В скафандре это было незаметно, но Свайгерт вроде бы понял.

Они медленно зашагали к луноходу.

Тот приподнял телекамеру и уставился на них.

И то ли он это сделал мягче, спокойнее, чем раньше, то ли просто ушло нервное напряжение, но жест лунохода показался Эрлу дружелюбным.

– А ракеты – да черт с ними, – сказал Свайгерт. – Зато теперь все точно знают, что американцы были на Луне.

И помахал луноходу.

Спереди у того были два больших объектива, словно глаза. В одном из них, наверное, шевельнулась пылинка или проскочил солнечный блик, но Свайгерту вдруг показалось, что луноход ему подмигнул.

Анна Ветлугина, Дмитрий Максименко Бомба мира

Август 1880 года выдался в Петербурге на редкость холодным, и старожилы видели в этом плохое предзнаменование. В один из таких на редкость промозглых вечеров юная особа в сером капоре нервно прогуливалась взад-вперед по набережной Мойки. Коричневое платье немодного покроя выдавало в ней провинциалку, подол его, забрызганный крупной грязью, намекал о недавней долгой дороге, а загорелое голубоглазое лицо, обрамленное выцветшими прядями, – о крестьянском образе жизни. Вот только телосложение для крестьянки она имела слишком хрупкое.

За ее тонким силуэтом на пустынной набережной следили двое, стоявшие неподалеку у моста. Мальчик лет шести с черными испуганными глазами и кудлатый пес, вызывавший в памяти поросшие репейником пустыри. Барышня между тем размышляла о вещах крайне неприятных, отчего взгляд ее, обращенный на воду, выражал отчаяние.

…Она звалась Алевтиной и была дочерью покойного Николая Степановича Задонского, богатого крестьянина. Дед ее получил вольную после принятия конституции 1826 года и удачно разводил овец, из шерсти которых потом придумали валять валенки. Мать умерла в родах, отец же любил единственное дитя так сильно, что твердо решил дать ей образование не хуже, чем у детей потомственных дворян. С этой целью позвали одного месье, и спустя какое-то время нежная дружба его с тринадцатилетней ученицей зашла слишком далеко. Когда потрясенный отец выгнал мерзавца, последствия общения были заметны уже всем. Алевтина родила мальчика и назвала его на французский манер Грегуаром, хотя окрестили его, конечно, Григорием. Николай Степанович, будучи широкой души, решился признать внука и даже смог простить блудную дочь, но что-то надломилось в нем с тех пор. Убежденный трезвенник, начал он пить горькую и через три года умер, попав под лошадь.

…Пес и мальчик продолжали неотрывно следить за барышней, а она мучительно думала. Куда пристроить этих двоих, в первую очередь, конечно, сынишку? Этот черноглазый, не похожий на нее ребенок, как ни странно, приходился ей сыном. Она, впрочем, тоже не напоминала его мать, поскольку сама выглядела, как девчонка.