Повседневная цивилистика

Связь лица и собственности характеризуется тем, что лицо воплощено в вещи, а вещь несет на себе печать лица. Имущество в целом – расширенная личность и поэтому, в частности, не может быть отчуждено в целом. Имеется обширный, богатый, хотя и избыточный в своей монотонности, материал, подтверждающий это. Увы, и здесь до сих пор юристы мало что сделали. На первых порах я с увлечением цитировал то, что без особого труда можно найти в неюридической литературе, восполняя многолетние пробелы.

Но затем все же сосредоточился на труднейшем вопросе о генезисе права собственности (повторю, впрочем, что, кроме юридической, никакой иной собственности нет).

Собственность – право абсолютное и исключительное. Но если она возникает в договоре как «взаимное признание» сторонами друг друга в качестве собственников, как об этом писал Гегель, то, во-первых, непонятно, почему по архаической купле-продаже передавалось только владение (и до сих пор купля-продажа – это все равно договор о владении, поэтому не может быть продажи без передачи вещи), а не право, во-вторых, таким образом не объясняется длительный период сохранения относительной связи из купли-продажи типа usus auctoritas.

Можно довольно уверенно сказать, что в принципе договор не может создать абсолютное право, он всегда будет порождать только относительную связь.

Задним числом я пришел к вопросу, с которого следовало начинать: как это может быть, чтобы одно и то же право возникло из захвата, из оккупации и из сделки? Ведь это совершенно разные юридические ситуации. Вы будете смеяться, но этого вопроса ни задним числом, ни в качестве исходного тоже никто не задавал. Не так давно я упомянул его в беседе с уважаемой Евгенией, которая прочитала всю русскую, германскую и вообще европейскую литературу о понятии собственности (это предмет ее профессорской хабилитации). И, судя по трудной, хотя и короткой, паузе, она его до нашего разговора не слыхала.

Но если из сделки возникает право только относительное и другое возникнуть не может, то из захвата, напротив, не может возникнуть никакого права, кроме абсолютного, по той совершенно непреложной для архаики причине, что чужие люди – не субъекты права, не люди. С ними правовое общение невозможно. Ужасное слово «кромешный» не указывает на самом деле ни на что другое, кроме пространства за порогом дома, в крайнем случае – за околицей. Там обитают чужие, и там кромешный ужас. Понятно, что вещи, захваченные у чужих и переправленные через границу, разделяющую устроенный, правильный – свой мир и мир кромешный, не могут иметь никакой связи с прежними владельцами. Право на эти вещи – абсолютное.

Попутно можно указать на священное значение границ в архаике, а также на ряд юридических форм приобретения и спора, имитирующих захват (использование фестуки в споре о вещи, продажа «под копьем», в какой-то мере и молот(ок) аукциониста).

Так я пришел к выводу, что абсолютность права собственности вытекает из приобретения насилием, захватом у чужих, в начальном варианте – из права на военную добычу. А право на такие же вещи, полученные по сделке, впоследствии, далеко не сразу было расширено до такого же права. Ретроспективно после этого оно стало пониматься как условная, относительная (используя термин Казера) собственность. Этот процесс перехода относительного права в абсолютное, уже известное закону, в принципе отвечал интересам усложняющегося рынка, хотя и породил вечную проблему добросовестного приобретения, с помощью которого владение преобразовывалось разными способами в собственность. Ведь при разных модусах добросовестности она исключена для насильственного захвата, таким образом косвенно указывая на первоначальный источник собственности. В конечном счете насилие было и вовсе вытеснено из сферы собственности – вместе с распространением правоспособности на всех людей. И только в таком реликте, как оккупация, остается глухое напоминание о пройденном пути.

Раз мы помянули добрую совесть (этого предмета придется касаться еще, наверное), то я бы сказал, что добросовестный приобретатель – всегда относительная позиция, это всегда отношение с собственником, опосредованное, но тем не менее только с собственником. Мучительный пункт доброй совести – это обоснование преобразования этой относительной позиции в абсолютную. Очевидно, что дать такое обоснование средствами юридической логики нельзя. Остаются только доводы интереса рынка, целесообразности, т. е. неправовые. Как это произошло и с теорией владения, в области теории доброй совести после практически полного отсутствия исследований в 90-е годы, когда я начал о ней говорить, стал быстро нарастать поток публикаций. В короткий срок были введены в нашу литературу многолетние наработки западной юридической мысли. Тем не менее в самой доброй совести – как в широком, так и в специальном значении в сфере продажи чужой вещи – в принципе не может быть найдено обоснование возникновения абсолютного права из неправа.