Повседневная жизнь советских писателей от оттепели до перестройки

Тем не менее эта серьезная проблема возникала и на других писательских съездах: людей много, все хотят поздороваться за руку (иные не прочь и расцеловаться). Кто-то редко моет руки, а иные люди брезгливы. Как быть? А если ты большой начальник, который привык во всем походить на того, кто сидит еще выше? Таким приходилось трудновато. Константин Ваншенкин рассказывает: «Когда-то выступал по телевидению новый генсек, и вся страна с интересом наблюдала, как он, собираясь перевернуть очередную страницу, слюнил палец. А через короткое время состоялся писательский съезд, и один из наших руководителей, бывший высокий дворянин, читая доклад, точно так же перед каждым перелистыванием увлажнял палец о резиновую подушечку собственного языка. Раньше за ним такого не водилось. Он помимо прочего был в быту достаточно брезглив, а тут совал палец в рот после сотни перекрестных утренних рукопожатий»{286}. Фамилии Ваншенкин не называет, но бывших дворян в руководстве Союза писателей хватало – их можно было даже по пальцам обоих рук пересчитать (если пальцы, конечно, чистые). А при позднем Брежневе, кстати, трибуны стали оснащать специальными подушечками, пропитанными спиртом, чтобы облегчить жизнь докладчику, вынужденному совать палец в рот.

После Второго съезда последовал Третий (1959), Четвертый (1967), Пятый (1971), Шестой (1976), Седьмой (1981) и, наконец, Восьмой, последний (1986). И все они, в общем, были похожи друг на друга по форме и содержанию.

Мы уже побывали на банкетах и приемах по случаю съездов, а теперь узнаем, где и как жили писатели, приезжавшие в Москву из союзных республик. Размещали их в гостинице «Москва», построенной к 1935 году в Охотном Ряду (в советское время – проспект Маркса) и полагавшейся по статусу депутатам Верховного Совета СССР и РСФСР. Таким образом, демонстрировалась важность писательских съездов, участники которых приравнивались к депутатам. В «Москву» после окончания пленарных заседаний отправлялись не только иногородние писатели, но и их коллеги со столичной пропиской, дабы продолжить общение в неформальной обстановке. Благо что гостиничные «прения» не подвергались никакому регламенту. «В те годы, – вспоминал Константин Ваншенкин, – мы после заседаний еще не спешили по домам, жалели расставаться. Гостиница “Москва” гудела, в каждом номере гости, а иные шумят в коридорах или переходят от одних постояльцев к другим»{287}. Встречались среди столичных литераторов и такие, кто доехать до дома после посиделок в «Москве» уже не имел сил. Их не выгоняли с милицией – ибо «посторонним» мужчинам (в отличие от женщин) в советских гостиницах разрешали оставаться на ночь.

«Москва» была особенно дорога писателям старшего поколения, жившим здесь в военные годы. Поздней осенью 1941 года, когда во многих московских домах отключили отопление и электричество, столичных писателей переселили в эту гостиницу. Здесь же разместили эвакуированных из Ленинграда литераторов, например Ольгу Берггольц, поразившуюся, что москвичи не знают всей правды о блокаде. Приезжавшие с фронта писатели также могли получить номер в «Москве». Так что вспомнить было что. Однако несмотря на то что гостиница «Москва» была самой вместительной в столице, уже вскоре обнаружилось, что в ней недостаточно мест для размещения участников не только писательских, но и многих других съездов, число которых с началом оттепели год от года росло. И тогда в Зарядье на месте бывшей сталинской высотки (она должна была стать восьмой по счету) начали строить одну из самых больших гостиниц в Европе – «Россию». В 1967 году ее открыли, к радости, в том числе и гостей столицы. Почему-то особенно любили пожить в «России» приезжие из республик Закавказья, потому едкие москвичи прозвали ее «Кавказской пленницей». Вспоминается кинокомедия «Мимино», где показано, с каким размахом в ресторане «России» гуляют так называемые «эндокринологи» – летчик-грузин и шофер-армянин. Для них не было ничего невозможного. А получить свободный столик, при отсутствии таковых, можно было за десятку, сунутую официанту.