Повседневная жизнь советских писателей от оттепели до перестройки

Встреча с Александром Солженицыным и Виктором Астафьевым, что жил в ту пору в Вологде, стала для Василя Быкова главными событиями съезда. Но как же быть, если обмывать нечем? Находчивые писатели и здесь доказали свою близость к народу: «Шикарной закуски в Кремле было навалом, а спиртного ни капли. В гостинице, наоборот, буфеты ломились от выпивки, а закусить было нечем. Как всегда, с закусью в стране была напряженка. Утром за завтраком мы долго решали задачу: как пронести на съезд бутылку. Буравкин (Геннадий Буравкин, сценарист. – А. В.) засунул ее в карман – выглядело подозрительно, могут подумать, что в кармане бомба, выпячивала она и мой внутренний карман. Попробовали положить в импозантную папку Гилевича (Нил Гилевич, поэт, с 1980 года первый секретарь правления Союза писателей Белорусской ССР. – А. В.) – еще хуже. Могут отобрать при входе и еще дело пришьют. А проверяли нас на каждом шагу, во всех дверях, возле которых гэбисты обычно дежурили парами: пока один проверял документы, сверяя фотокарточку с оригиналом, второй производил “визуальный обыск”, бдительно приглядываясь к карманам и к тому, что в руках. Выход нашли самый простой – выпить в гостинице, а закусывать бежать в Кремль»{290}. Вот и правильно!

Так и сделали. И уже в благостном утреннем настроении белорусские делегаты двинулись на съезд, однако всё неожиданно испортила охрана: «Мы не успели перебежать проезд Спасской башни на зеленый свет светофора и остановились. Но один из делегатов (не из нашей компании), старый туркменский писатель, пошел на красный свет и был задержан гэбистом в форме, который грубо рванул старика за плечо и стал отчитывать. Этого не выдержал Григорий Бакланов, оказавшийся рядом. Я никогда не видел Григория таким разгневанным: он бросился защищать старого туркмена на глазах десятков прохожих, возмущенно стыдил гэбиста. Но тот тоже пришел в ярость, потребовал у Бакланова пропуск, стал орать: “Я его сейчас порву, и ты больше не увидишь свой съезд!” На что Бакланов ответил с вызовом: “Ну порви! Порви! Что же ты не рвешь?” Тот, однако, не порвал, – видно, добрый попался… Этот поступок Бакланова многое мне объяснил в его характере, твердом и упрямом… Среди нас в смелости и принципиальности не уступал ему разве что один Алесь Адамович»{291}. В принципиальности Григория Бакланова мы уже имели возможность убедиться.

Кстати, Григорий Яковлевич вспоминал, что в гостинице «Россия» в полуподвальном этаже во время съездов для писателей была организована распродажа всякого рода дефицита, на прилавках были разложены «богатства», за которыми устремлялись по вечерам делегаты с женами (днем нельзя – заседания!): «И какие страсти разгораются, какие обиды. Кто-то будет осчастливлен, кто-то уязвлен: как в кремлевском зале»{292}.

Василь Быков делает вывод, что «белорусские писатели, за редким исключением, вели себя рассудительно, держались молча и вместе. Помню только один случай несдержанности: в самом начале, когда устраивались в гостиницу, сцепились Кулешов с Макаёнком. Пили и ругались – долго и заядло, с обеда до вечера и чуть ли не всю ночь. Я пытался их утихомирить, уговаривал и мирил, и все напрасно. Причем ссорились они так витиевато, что понять суть конфликта было невозможно. Присутствующие при их сваре литераторы стали по одному расходиться по своим номерам. Наконец не выдержал и я. А утром узнал, что Макаёнок спит, а Кулешов выписался из гостиницы и уехал в Минск»{293}. Аркадий Кулешов стоял в ряду самых признанных писателей Белоруссии, удостоившись двух Сталинских премий. А Андрей Макаёнок прославился пьесами – «Таблетку под язык», «Затюканный апостол», «Левониха на орбите», которые в 1960—1970-е годы шли не только в московских театрах, но и по всей стране.

На этом съезде, свидетельствует Быков, все шло «как обычно, произносились речи, привычно скучал президиум. В кулуарах было интересней». И вновь «гвоздем программы» стал Виктор Некрасов, еще не покинувший пределов СССР. «Где-то под конец дня появился Виктор Некрасов, которого в то время травили в его родном Киеве и в Москве тоже. Появился он на съезде в облике парижского клошара – в нестираной тенниске, старых джинсах, в разношенных сандалетах на босу ногу, – из них торчали пальцы с желтыми старческими ногтями. Среди парадной, изо всех сил вырядившейся публики это воспринималось как вызов. Зато его сразу окружили молодые, и из их тесного круга на лестнице доносились веселые голоса и смех. Гэбисты в штатском вынуждены были притворить дверь в зал. Важно, что встречи и знакомства продолжались и после съезда, в гостиницах и ресторанах. В один из вечеров на квартире у Валентина Оскоцкого познакомился с очень уважаемым мною критиком Игорем Дедковым. Он давно жил в Костроме, в Москве появлялся редко»{294}.