Повседневная жизнь советской коммуналки

Злачный полночный Шанхай,
Караван шейха Али —
В песнях двора, в детской дали
Сколько баллад я слыхал!
Сколько там было вранья,
Столько же было огня —
Этот огонь, злой, как жаргон,
Вшит семиструнно в меня!

Мир черно-белых чудес,
Драк и фиксатых принцесс —
Я твой двойник и ученик
Племени хмурых повес…
Рвал я решетку тюрьмы,
Раненый, падал с кормы —
В парадняках, в чреве Москвы
Песни пьянили умы!

Брел я сквозь стужу времен,
Щурясь на льдистый неон —
Сдвинулся быт, но не забыт
Идолов тех пантеон,
И в чернобыльской пыли
Рядом со мною шагай
В злачный Шанхай, в мрачный Шанхай
Караван шейха Али…

Лейтмотивом же здесь следуют отсылы к известной дворовой песне «Из Ташкента в Иран». Такое ощущение, что эта песня была вечная. Ее пели в послевоенные годы – годы детства Алексея Алексеевича Дидурова. Пели и раньше. И мы в 1970-е ее тоже пели. Основным инструментом была, разумеется, все та же гитара – в дидуровское время семиструнная, а в наше уже шестиструнка. Кроме того, я, на правах дворового интеллектуального хулигана, спаял нечто наподобие синтезатора на батарейках и с колонкой. Для игры на этом синтезаторе был необходим такой же безупречный музыкальный слух, как для игры на скрипке. У скрипки нет ладов, а у моего чудовища не было вообще ничего, кроме пимпочки, которую можно было крутить либо по часовой, либо против часовой стрелки. И тогда мерзкий звук, издаваемый колонкой, плавно менял свою высоту. На большее я, к сожалению, не был способен.

Абсолютным музыкальным слухом не обладал никто из нас, но это не смущало. Пимпочка самозабвенно крутилась, лилась над московской окраиной вечная песня:

Из Ташкента в Иран
Все идет караван.
Он везет для паши
Сорок тонн анаши.

Сорок дней без воды
Все идут верблюды.
О, Аллах, помоги
До воды им дойти.

Караванщик Али
Вынул маузер свой —
Показался вдали
Пограничный развод.

Караванщик Али
Вдруг привстал в стременах.
Показался вдали
Их родимый Иран.

Вариантов этой песни было множество – вместо Ирана иногда встречался Пакистан, вместо паши – байбаши.

Откуда взялась эта песня и куда потом делась – неведомо.

* * *

Гитара, как главный инструмент для аккомпанемента дворовым песням, неизменно присутствовала на протяжении всего существования советских коммуналок. Почему именно гитара, а не, например, аккордеон (лишь промелькнувший в середине прошлого столетия и снова канувший в кружковые помещения рабочих клубов)? Не скрипка? Не саксофон?

В общем, все более или менее понятно. Скрипка сложная, саксофон тоже, да плюс с ним еще не споешь. Аккордеон вызывающе неромантичен, похож больше не на музыкальный инструмент, а на гипертрофированный сапог для раздувания самовара. А гитара как раз очень даже романтична. Происхождение – испанское, лучше и не придумаешь. Именно на гитаре молодые кабальеро исполняли серенады под балконами своих грандесс. Которые, в качестве поощрения, швыряли им вниз мятый цветок из собственной прически. Кабальеро же откладывал гитару в сторону, припадал на одно колено и прикладывал цветок к губам. После чего закатывал глаза от распиравшей его романтики – совсем как дворовые исполнители песни Филатова «Пушкин».

Гитара стала популярным инструментом еще в XVIII столетии – с того момента, как она сделалась шестиструнной, а не пятиструнной, а сами струны стали одинарными, не сдвоенными, как это было поначалу.

И. Бунин в «Чистом понедельнике» описывал цыганский хор: «Входили нарочито шумно, развязно: впереди хора, с гитарой на голубой ленте через плечо, старый цыган в казакине с галунами, с сизой мордой утопленника, с голой, как чугунный шар, головой, за ним цыганка-запевала с низким лбом под дегтярной челкой».

Еще раньше был заворожен Александр Дюма, посетивший Москву в 1858 году: