Повседневная жизнь в эпоху Людовика Святого

Но поучительней всего то, что в данном случае мы можем сопоставить с идеальной картиной, созданной автором, и его описанием двора, где все демонстрирует дух и изящество, некоторые аспекты реальной жизни, окрашенные уже в не столь радужные тона. Жонглер всегда оставался не более чем жонглером: каким бы изысканным он ни был как писатель, из-за своей профессии он мог подвергаться жестоким оскорблениям и чаще всего сам бывал довольно беден. При дворе прекрасного Милона де Нантейя не все для Жана Ренара было окрашено в розовый цвет. Средневековое изречение homo homini lupus, femina feminae lupior, clericus clerico lupissimus[160] не учитывает отношений жонглеров, часто нищих и вынужденных зарабатывать на жизнь, которые рвут друг друга как голодные звери. Есть стихотворения (кстати, написанные людьми из их сословия), где с понятными преувеличениями, характерными для бурлеска, воспроизводятся грубые споры, которые они часто устраивали публично. Одно из таких стихотворений показывает нам как раз Жана Ренара, втянутого в яростную перепалку с соперником, неким Пиоду (Peau d'Oie, Гусиной Кожей); и то, что оба противника бросают в лицо друг другу, ужасно. Пропустим то, что Ренар говорит Пиоду, и послушаем Пиоду. Ренар, по словам Пиоду, — сын монаха и падшей женщины; он живет с дочерью клирика; его теща — «piaucelue (изможденная), сухая, тощая, бледная и костлявая старуха», которая рыщет по улицам, как лисица в поисках добычи; его дед по матери кончил жизнь на виселице; его брату, палачу из Даммартена-ан-Гоэль, недавно «оборвали уши» (обычное наказание за неудачную казнь); а сам он, хотя семья тщетно пыталась сделать из него клирика, — пьяница с багровой рожей и спутанными лохмами; он был вором, и за мелкие кражи в Лане и в других местах его приговорили к публичной порке или даже к виселице[161].

Был ли Жан Ренар таким, как утверждает его лютый противник? Пусть даже это беспардонная клевета — это уже показывает, как неуважительно могли относиться к жонглеру, объектом какой грубой агрессии он мог оказаться, даже живя при дворе сеньора. А теперь предположим, что Пиоду лгал не во всем. Тогда вот каким мог быть автор столь привлекательного портрета жонглера Жугле! Столь талантливый автор одной из самых утонченных историй, какие оставило нам Средневековье, — очаровательного «Лэ о тени», трех чудесных романов: «Галерана», «Эскуфля» и «Гильома Дольского»!..

Следует задаться вопросом: было ли работать для народа менее почетным и не стоил ли ярмарочный жонглер жонглера придворного.

Князья и бароны действительно часто бывали щедры: они платили тем, что пускали жонглера к себе за стол, они платили одеждой и лошадьми. Но даже рядом с ними ему везло не каждый день, и не одному жонглеру приходилось оплакивать неблагодарность господина:

Государь граф, я играл перед вами
на виелле в вашем особняке.
И однако вы мне ничего не дали,
даже на выкуп того, что я заложил в таверне.
Это низость…[162]

Народ не богат, но многочислен, и это надежный клиент. Именно для него жонглеры рассказывают некоторые жития святых, адаптированные к его вкусу, которые он хорошо слушает рядом со святилищами, куда ходит в паломничество. Он же в подавляющем большинстве случаев поставляет слушателей тем, кто «поет жесты», то есть жонглерам, которые на площадях городов, на ярмарочных площадках, часто рядом с памятниками, заключающими в себе реликвии прошлого, излагают, аккомпанируя себе на виелле, долгую эпопею героев былых времен, о чем повествует несчетное количество песен о деяниях. Наконец, народу интересно все, что утоляет его праздное любопытство.

Нет бюргерской или деревенской свадьбы без жонглеров, которые провожают в церковь кортеж невесты[163] и оживляют празднество. В дни ярмарок те же жонглеры со своими инструментами сопровождают сержантов, когда те с приходом ночи обходят улицы при свете факелов[164]. К столам купцов и ремесленников они приходят по праздникам рассказывать истории, шутить шутки, а на цеховых трапезах возносят хвалу цеху[165]. Они аккомпанируют танцам; они заводят хороводы и кароле на площадях и на лугах; и те из них, кто играет на барабанах и свирелях, стали столь многочисленны, что их успех тревожит более искусных собратьев — исполнителей на виелле, сказителей песен о деяниях, чья аудитория редеет, сбегая на танцы: это служители презренного искусства, — уверяют их раздосадованные конкуренты, — здесь самый ничтожный пахарь, последний из молотильщиков и пастухов может льстить себя мыслью, что кое-что понимает, и они тем не менее привлекают толпу[166].