Позабудем свои неудачи (Рассказы и повести)

Несмотря на явное облегчение, которое приносила ему речь, Николаев ужасно заикался, согласные давались ему с жутким трудом, и, если бы он не указывал палкой на знакомый всем листок, не тыкал в него, можно было подумать, что гнев его направлен именно против этих непобедимых согласных звуков, лютых его врагов. В сильнейшей судороге он еще раз повторил свои обещания-угрозы. (Читатель, должно быть, почуял фальшь, натяжку в том месте, где стыдливый автор поставил слово «падло». Рыцарь истины, читатель сам изымет неправду и вставит выражения непотребные в том порядке и количестве, что подскажут ему азарт и смекалка. Добавлю лишь, что согласные в словах матерных давались Николаеву с несравненно меньшим трудом, чем в прочих.) Было неуместно спрашивать, как и кто ему все объяснил, каким образом нашли они общий язык. Меня больше тревожило это ударное «им» — выкрикивая его, Николаев поднимал палку вверх и манипулировал с усердием свихнувшегося тамбурмажора. «Им-м-м»… Почудилось, что вот сейчас, пресытившись неравной тяжбой с этим расплывчатым, недосягаемым объектом, Николаев ввинтится в меня и займется мной — близким, плотским, доступным, надежным, куда как реальным. Родимый радикализм, честный и невежественный, который так полно и ярко демонстрировал сейчас Николаев, был мне страшен, а потому непонятен, противен и чужд. В какой-то степени и мне были знакомы подобные приливы, но в моем случае они непременно существовали в связке с отливами — назовем это либерализмом, эти-то сиамские близнецы когда-то и сосали мою кровь, когда-то я одинаково изнемогал от обоих. Впрочем, вся борьба между ними имела ту примечательную особенность, что не выходила за рамки моего сознания — этой площади и сената, ни один ее искренний звук никогда не вырвался наружу, оставляя все мне же биться над загадкой такого феномена, такого бунта, такого смирения. Я осторожно взглянул на участников фуршета: они праздновали первые итоги — курили, жевали, судачили о самогоне, солениях, футболе и ценах на напитки, хотели добавить, следили за кружкой, довольно бесстрастно поглядывали на Николаева и ни малейшей тревоги не выказывали. Господи, как мне не хватало сейчас Савельева! Его наивности, интеллигентности, начитанности, слабости и неумения смотреть другим в глаза! Да верю ли я еще, что бывают честные люди, — только сейчас я подумал об этом, вспомнил лестницу и погоню. Тут я едва не заговорил, возможно, то были бы справедливые и искренние вещи, что-то уже так давно понятное, не требующее пересмотра и проверки, стоящее ровно столько, сколько стоят слова, но вовремя осекся, вовремя услыхал, каким жестоким по отношению к себе бредом прозвучало бы здесь это хрупкое откровение.