Поздняя греческая проза

В самом деле, время, которое считалось периодом полнейшего упадка, было настолько полно жизненных сил, что породило целый ряд жанров, заимствованных и развитых в средневековой литературе и навечно утвердивших себя в последующей культурной традиции. Достаточно упомянуть греческий роман, повесть в письмах, насмешливую (в отличие от прежде существовавших типов) эпиграмму, а из области христианской литературы — евангелия и жития святых. Кроме того, уже существовавшие жанры претерпели существенные изменения, и многие из них лишь весьма отдаленно похожи на своих классических предков. Кругозор авторов значительно расширился за счет включения ранее не попадавших в поле зрения литературы объектов. Архаическая и классическая литература воспринимала человека и его окружение обобщенно, нормативно, не входя в детали и частности. Позднейшая постепенно отказывается от этого; в ней человек в ряде случаев уже рассматривается как неповторимая психологическая индивидуальность и носитель определенного социального облика. Этот переворот в восприятии личности, открытие внутренней жизни, единичного сознания и социальной характерности осуществляются очень трудно и медленно, полностью завершаясь лишь за пределами античной литературы. Новая концепция человека в этот период воплощается только в произведениях отдельных писателей; более того, они вводят свое открытие с большой осторожностью, применяя его преимущественно к второстепенным персонажам. Но в связи с интересом к реальному человеку внимание перемещается с обобщенного и мифологизированного фона на вполне конкретный и реальный.

Так в сферу внимания литературы попадают наконец быт и природа, которые в архаический и классический периоды оставались незамеченными. Появление новых объектов влечет за собой рождение новых, более тонких способов изображения, поскольку теперь на все смотрят "с близкого расстояния" и важны не столько общие контуры, сколько отдельные детали и частности. Такое восприятие граничит иногда с близорукостью; иногда детали накапливаются без отбора; но оно все-таки связано с будущим — с художественным методом позднейшей литературы.

Неисторически, а следовательно и неверно оценивалось и мировосприятие позднегреческой литературы. Ей вменялось в вину сужение умственных интересов, отсутствие большой общественной темы. Это не вполне справедливо, ибо в литературе рассматриваемого периода нашли отражение важнейшие, животрепещущие вопросы политики, морали, религии; однако они ставились без героического размаха, свойственного архаике и классике, в камерной, нередко даже нарочито осторожной манере.

Одной из проблем, постоянно возникающей во II-III веках, была проблема отношения к римскому завоеванию. Нет ни одного сколько-нибудь примечательного произведения, которое бы так или иначе не выразило своего отношения к "занесенному, — как говорил Плутарх, — над головой сапогу римского хозяина провинции". А поскольку римское давление было очень ощутимым, карнавальная откровенность и прямолинейность критики времен афинской демократии были заменены скрытым протестом. Насильственно отторгнутый от участия в государственной жизни, грек не утратил интереса к вопросам широкого общественного Значения, но разрешал их теперь лишь в приложении к жизни частной, и антиримский протест выражается косвенно, окрашивая другие животрепещущие социальные вопросы, среди которых первое место занимали проблемы традиционной морали, рабства, семейно-брачных отношений. Немалую роль играли также религиозно-философские интересы.

Несмотря на увлечение многих римских императоров греческой культурой и покровительство ей, греческие страны были низведены на положение римских провинций, то есть стали объектом экономического насилия и политического принуждения. Однако, в условиях столь стеснительных и тяжелых, они живут напряженной духовной жизнью. Продолжает развиваться философское и риторическое образование, кроме языческой литературы, появляется христианская литература многочисленных сект и направлений, переписчики не успевают снабжать желающих книгами, улицы кишат спорщиками; обсуждается все — тайны алхимии, достоинства только что услышанной речи или эпиграммы; язычник высмеивает немытого христианского аскета, а христианин грозит неверующим концом мира, тыча пальцем в "божественные слова" какого-то свитка; собравшись в знакомом доме, люди читают о подвиге тираноубийцы и многозначительно переглядываются, смакуя запретные политические ассоциации.