Поздняя греческая проза

Боясь их нападения и считая, что он изменит божественным повелениям, если умрет прежде, чем возвестит открывшееся ему, Иосиф в столь затруднительном положении попытался воздействовать на них доводами разума: — Друзья! — сказал он, — зачем мы стремимся лишить себя жизни? Зачем хотим разлучить душу и тело, которые стол" крепко привязаны друг к другу? Вы скажете — я переменился? Что ж — римляне знают, правда ли это. Прекрасно пасть на войне, но — по закону войны, от руки победителя. И если бы я бежал от оружия римлян, то поистине достоин был бы умереть от собственного меча и собственной руки. Когда же римляне исполнены желания пощадить врага, то насколько естественней, чтобы и мы пощадили себя. Ведь безрассудно было бы самим лишить себя того, за что мы сражаемся с римлянами. И я говорю, что прекрасно умереть за свободу, но умереть сражаясь и от рук тех, кто хочет лишить нас этой свободы. А они не хотят теперь вступать с нами в сражение и не лишают нас жизни. Ведь одинаково трусливы и тот, кто не хочет умирать, когда надо, и тот, кто хочет умереть, когда нет в этом надобности. Чего боимся мы, почему не выходим к римлянам? Не смерти ли мы боимся? Но разве не готовы мы сами пойти на верную смерть, в то время как врагов лишь подозреваем в намерении нас убить? "Нет, — скажет кто-нибудь, — мы боимся рабства". Нечего сказать, великой свободой пользуемся мы теперь! Другой скажет: "Достойный поступок — лишить себя жизни". Нет, самый недостойный! Ведь трусливей всех тот кормчий, который из страха перед непогодой добровольно потопит свое судно, прежде чем разразится буря. К тому же самоубийство противно природе всего живого, это нечестие перед сотворившим нас богом. Нет такого животного, которое умирало бы добровольно или само себя убивало. Таков могучий закон природы, что всеми владеет воля к жизни. Потому и считаем мы врагами тех, кто открыто стремится лишить нас ее, и наказываем тех, кто делает это тайно. Неужели думаете вы, что человек не прогневает бога, презревши его дар? От него получили мы свое бытие, и лишь он волен его пресечь. Тело у каждого из нас смертно и создано из бренной плоти, но душа — вечна и бессмертна и присутствует в теле как частица божества. Ведь даже тот, кто растрачивает доверенное ему другим человеком имущество или дурно пользуется им, обычно считается негодным обманщиком. Если же человек вырывает из своего тела то, что вверил сам бог, как укроется он от всевышнего, которого оскорбил? Считается справедливым наказывать беглых рабов, если они покидают даже дурных господ, а мы думаем, что не согрешим, бежав от наилучшего господина — бога? Или неизвестно вам, что те люди стяжают вечную славу, которые расстаются с жизнью по закону природы и возвращают богу взятое у него, когда даятель пожелает получить долг? Они утверждают род свой и дом, а души их, оставшись чистыми и покорными божьей воле, получают в удел святейшую обитель на небесах и с круговоротом времен снова вселяются в безгрешные тела. У тех же, что в безумии своем наложили на себя руки, души нисходят во мрак преисподней, и бог, их отец, карает их потомков за преступления предков. Потому и ненавистен богу этот грех, и мудрейший законодатель[8] установил за него наказание: вы знаете, у нас принято, чтобы тела самоубийц валялись непогребенными до захода солнца. А между тем мы считаем долгом своим хоронить даже врагов. У других же народов таким мертвецам приказано отрезать правую руку, которая лишила их жизни[9]. Многие считают, что подобно тому как тело самоубийцы враждебно его душе, так и рука эта враждебна его телу. И мы хорошо сделаем, друзья, если будем благоразумны и не станем прибавлять к земным бедствиям нечестия перед тем, кто сотворил нас. Хотите спастись — давайте спасемся: ничуть не позорно спастись благодаря тем, кому мы явили уже свою доблесть столькими подвигами. Хотите умереть — славна смерть от руки победителей. Я не стану в ряды врагов, изменив самому себе, — я был бы тогда на много глупее тех, кто перебегает к врагу. Ведь такие люди делают это, чтобы спастись, а я сделал бы лишь на собственную свою погибель. И больше всего я желаю коварства римлян: убитый ими, вопреки их клятве, я охотно расстанусь с жизнью, ибо вероломство лжецов будет мне лучшим утешением, чем была бы сама победа.