Поздний сталинизм: Эстетика политики. Том 1

У нас было принято письма читать всему расчету. Получив почту, мы сейчас же усаживались где-нибудь, смотря по обстановке, и по очереди читали свои письма вслух. Бывали дни, когда каждый из нас получал по шесть-семь писем из разных городов и сел… На этот раз мы разбирали почту, сидя в ровике по колено в воде, пригнувшись. Рядом рвались мины, нас обдавало землей. Мы стряхивали ее с писем, которые читали. Бывало, только начнешь читать письмо, как надо выскакивать к орудию, чтобы помочь пехотинцам отбить очередную атаку немцев. Так мы весь день читали одну почту и дотемна не успели закончить ее. Начали с Урала, кончили на Кубани, а от Кубани до границы еще с десяток писем осталось на завтра. Мы бы все свои бензинки сожгли, чтобы дочитать почту, да нельзя было зажигать огонь – противник в ста метрах от нас лежал (21–22).

Здесь все – бравада. Война изображается не как смертельно опасное дело, а как увеселительное занятие. От немцев здесь отбиваются, как от мух. Так о войне мог бы рассказывать Хлестаков. Из этих фантастических рассказов можно заключить, что лучше всех во время боев за Берлин работала полевая почта, а бойцы больше читали письма, чем воевали.

Известна оценка битвы за Берлин одного из главных ее военачальников Александра Горбатова:

С военной точки зрения Берлин не надо было штурмовать… Город достаточно было взять в кольцо, и он сам бы сдался через неделю-другую. Германия капитулировала бы неизбежно. А на штурме, в самый канун победы, в уличных боях мы положили не меньше ста тысяч солдат. И какие люди были – золотые, сколько все прошли, и уж каждый думал: завтра жену, детей увижу…[249]

Книга, которая претендует на то, чтобы стать голосом «памяти о погибших героях», оборачивается прямым оскорблением их. Она направлена на дереализацию опыта войны и системное разрушение памяти о ней, замену ее сфабрикованной историей.

На войне не воюют. В ней не выигрывают. Победа здесь сама падает к ногам победителей. Вот финалы мемуарных рассказов – один за другим: «Но медлить нельзя. Как только дали залп „катюши“, мы бросились в атаку. Ни один немецкий танк не успел выстрелить. В окопах валялось много трупов. Живые немцы стояли на коленях и молились» (274), «Немцы пробуют оказать сопротивление, но их хватает ненадолго, и они начинают группами сдаваться в плен» (277), «Бой достиг своей кульминационной точки. И вдруг немцы, словно им кто-то дал сигнал, начали почти одновременно бросать оружие на землю и поднимать руки» (282), «Советские летчики полностью господствовали в воздухе. Группы „мессершмиттов“ и „фоккевульфов“, которые нам приходилось встречать, почти всегда удирали, не принимая боя» (287) и т. д.

Подобной микроистории наилучшим образом соответствует оптика военачальников высокого ранга, представленная в «художественно-документальных» фильмах о войне. Это панорамная война, где не видны люди, но действуют «войсковые части и соединения». Из воспоминаний маршала Рыбалко: