Поздний сталинизм: Эстетика политики. Том 1

Возврат к героическим конвенциям соцреализма в этих «мемуарах» полностью состоялся. Причем распространяется он не только на «чувства и переживания», но и на мотивацию, определяющую весь сюжет. Так, гвардии сержант К. Голуненко рассказывает вполне неправдоподобную историю своего партбилета. Партбилет был почти тотемным объектом, потеря которого являлась самым страшным преступлением и означала исключение из партии, конец карьеры и гражданскую гибель. В соцреализме была создана целая мифология, связанная с героическим сохранением и спасением партбилета. Мемуары сержанта Голуненко – продукт этой мифологии. Оказавшись тяжело раненным на поле боя, он думал не о смерти, но о спасении партбилета: «Что ж, тело мое мертвое пусть врагу достанется; но при мне был мой партийный билет и планшетка с данными артиллерийской разведки и картой-схемой расположения рот. Эти документы я никак не мог оставить немцам. Собрав последние силы, я раскопал рукой песчаную землю, положил в эту ямку партбилет и планшетку, накрыл землей и сам лег на это место. Тут я потерял сознание». Когда очнулся на повозке среди мертвых тел, первое, о чем он вспомнил, был партбилет. А узнав, что его собираются эвакуировать в тыл, Голуненко более всего беспокоился о спасении заветного документа: «Тогда я сразу подумал про свой партбилет – как же, ведь я живой, и он должен быть при мне; нет, ни за что не позволю увозить себя, пока не достану свой партбилет. Я сказал это сестре, она отослала меня к начальнику госпиталя». Далее следует долгий рассказ о перипетиях на линии фронта (участок, где был закопан партбилет, переходил из рук в руки и находился под интенсивным обстрелом противника). С героем по пути происходят всяческие приключения:

…не успел я пройти и несколько десятков шагов, как меня задержали и доставили в штаб чужой артиллерийской части. Я объяснил, куда я иду и зачем. Так как уже смеркалось, меня оставили ночевать. Ночью я старался не подавать виду, что сильно ранен, хотя рана и болела, очень боялся, что отправят обратно в госпиталь. Утром мне дали провожатого, и я не без труда добрался с ним до леса, где накануне считал себя уже погибшим. Немцы постреливали бойко, но я не стал ждать прекращения обстрела. Где пригнувшись, а где и ползком я пробрался к заветному рву. Планшетка с партбилетом была цела.

Так, ценой огромных усилий и смертельного риска, герой вернул себе партбилет. Но это приключение и, видимо, сам партбилет как высоко символический объект вселили в героя веру в себя. Как бы то ни было, он решил остаться в своей части и не отправляться в госпиталь:

я оценил обстановку и решил, что раз уж смог выдержать такой путь, мне не стоит возвращаться теперь в госпиталь. Наш дивизион должен быть здесь неподалеку. Лучше я вернусь в свою часть, там подлечусь в санвзводе и вместе с товарищами пойду на фашистскую столицу. А то ведь из госпиталя не скоро выпустят. Да и к своим, возможно, не попадешь… Мне разрешили лечиться при своей части, и в бой за Берлин я пошел со своим старым партбилетом (60–61).

Так счастливо закончилось это вполне литературное приключение.

Истории с другим тотемным объектом – знаменем – заканчивались не менее героически, хотя и с оттенком трагизма. Культ знамени проходит через почти все воспоминания участников штурма Берлина. Очевидно, ко времени их написания слова: «…и водрузить Знамя Победы над Берлином» и образ знамени над Рейхстагом метонимически настолько заслонили собой сам опыт боев, что образ знамени приобрел у мемуаристов сверхценное значение. Один из них вспоминает, как его воодушевило сообщение «о том, что товарищ Сталин от имени Родины приказал нам взять Берлин». Кульминацией общего воодушевления стало появление знамени: