Поздний сталинизм: Эстетика политики. Том 1

эта книга начала создаваться в первые же дни после великой победы. Авторы ее – солдаты, старшины, сержанты, офицеры и генералы. Они не ставили себе задачи воспроизвести полную картину берлинского сражения. Они писали о том, что каждый из них делал, видел, думал, чувствовал, переживал, штурмуя Берлин. Это воспоминания, записанные в дни, когда в сердцах воинов еще не остыл жар битвы, дороги как живые свидетельства тех, кто сражался за нашу Советскую Родину, как память о погибших героях, как голос победившей армии советского народа, как скромный вклад в дело создания героической летописи Великой Отечественной войны[248].

Память о погибших, голос победивших и героическая летопись войны – непростые конструкты. Мы попытаемся понять, насколько сформулированные здесь задачи решаемы в рамках этого мегапроекта симуляции памяти. Ведь проделанный здесь опыт будет затем многократно повторен.

Прежде всего, очевидно, что это не спонтанные воспоминания, что писались они по заказу и прошли тщательный отсев, что авторы также совсем не случайны, но специально подобраны (бросается в глаза непропорционально большое число Героев Советского Союза: каждый восьмой мемуарист – Герой). О том, что чувствовали и переживали авторы, судить сложно, поскольку вошедшие в книгу тексты представляют собой образцовую соцреалистическую прозу.

Литературная обработка ощущается в самом стиле изложения, наполненного избитыми журналистскими клише типа: «Немцы делали все, чтобы задержать наше наступление. Но нас ничто не могло остановить, как зима не может остановить наступающую весну» (17), «Рассветает, земля поднимается от разрывов снарядов, немецкие самолеты спускаются низко, поливают свинцом… Они били по каменной мельнице, где был расположен наш взвод… Камни рушились, но люди стояли крепко» (18), «У ручного пулемета стоял Филипп Черный, юноша из Одесской области, вторым номером – Усманов, из далеких казахских степей» (18). Тексты пестрят примерами подобной газетной образности (зима не может остановить весну, камни крушатся – люди стоят, Усманов не просто казах, но непременно представитель «далеких кавказских степей» и т. п.).

Подобные красивости не обязательно были результатом литературной правки. Можно предположить, что подобным языком изъяснялись сержанты, полагая, что этот газетный стиль единственно возможен для рассказа о собственном опыте. Но сами эти воспоминания содержательно похожи на газетные рассказы о подвигах. Так, в одном из рассказов речь идет о пушке, из которой артиллерийский расчет первым хочет открыть огонь по Берлину. Попав в засаду, бойцы, оказывается, думали не о спасении своих жизней, но о судьбе пушки и «позоре»: «Больше часа отбивались мы из окон, расстреляли почти все патроны, не думали уже, останемся в живых или нет, думали только, что нельзя пережить того позора, который ждет нас, если наша пушка, из которой мы мечтали первыми открыть огонь по Берлину, попадет в руки врага» (23).