Поздний сталинизм: Эстетика политики. Том 1

Если в первые годы после введения в оборот соцреализма рассуждения о соединении в нем реализма с революционным романтизмом (поскольку они исходили от Горького) были терпимы[925], то со второй половины 1930‐х (со смертью Горького, возвращением к руководству литературой бывших рапповцев и усилением позиций журнала «Литературный критик» и группы в нем Д. Лукача и М. Лифшица) всякие упоминания о «красном романтизме» сошли на нет. В послевоенную эпоху (после дискуссии о соцреализме в журнале «Октябрь», воцарения «боевой теории литературы» В. Ермилова, а позже – борьбы с бесконфликтностью) революционный романтизм стал понятием негативным и политически небезопасным (предполагалось, что те, кто ратует за «революционную романтику», находят советскую действительность недостаточно романтичной)[926]. Ирония состояла в том, что в позднесталинскую эпоху торжества «революционного романтизма» в «мичуринской биологии», «зримых черт коммунизма», «великих сталинских строек» и наполнивших страницы советских журналов «бесконфликтных» героев, само его упоминание стало невозможным.

На самом деле между романтизмом и соцреалистическим госромантизмом существовали глубокие различия: если первый утверждал острый конфликт и разрыв мечты и реальности, то второй исходил из их слияния; если первый говорил о гибели идеала, то второй утверждал его победу; если первый утверждал трагизм, романтическую иронию, пессимизм, отчаяние, то второй, напротив, – героику и исторический оптимизм; если первый культивировал одиночество и индивидуализм, то второй – коллективизм; если первый страдал пассивностью, то второй утверждал активизм и переделку действительности; если первый видел идеал в прошлом, то второй – в будущем (наиболее ярко это проявилось в утверждении изменчивости и отрицании наследственности и генетики в советской биологии).

По-разному трансформировались в соцреализме и многие элементы романтической эстетики. Так, если, в соответствии с романтической иронией, романтический герой губит идеал, то соцреалистический герой этот идеал воплощает (здесь, впрочем, имеются и черты сходства: титанизм романтического героя в его борьбе с враждебными силами природы, стихиями и т. д. сродни его соцреалистическому протагонисту). Конфликт мечты и реальности (проза жизни и поэзия мечты) обусловлен романтическим пониманием как мечты (прекрасное, совершенное, недостижимое, непостижимое разумом), так и самой реальности (низка, бездуховна, пронизана мещанством). Отсюда отрицание последней как обыденного и прозаически ограничивающего. Отсюда и обращение к иррациональному, сверхчувственному, склонность к гротеску и фантастике. Все это противопоказано соцреализму. Не менее чужд ему характерный для романтизма конфликт личности и общества и одинокий романтический герой, воплощающий идею тираноборчества. Сильная личность, восстающая против законов общества, – образ, принадлежащий в соцреализме исключительно прошлому. Оттуда черпает он и свой интерес к фантастическому, которое должно представать здесь в «формах самой жизни», даже если речь идет о героях национального фольклора или сказочно-фантастических персонажах: таков сам «народный академик» Лысенко и производимые его волшебной наукой агрономические чудеса.