Поздний сталинизм: Эстетика политики. Том 1

Это был естественный процесс. По логике эволюции всех оппортунистически-ревизионистских политических движений русский большевизм переродился в национал-большевизм, возродив естественный для российской политической культуры персоналистски-тиранический режим. Сталинская диктатура вырастала из незрелой политической культуры, отсутствия предпосылок для ненасильственной эволюции, примитивно-уравнительных социальных представлений и этатизма, массового национализма, крестьянского невежества и неразвитых эстетических предпочтений – питалась ими и культивировала их, что позволяло ей выживать в условиях непрекращающейся гражданской войны, принимавшей различные формы (насильственной коллективизации, форсированной индустриализации, Большого террора и т. д.). В этих условиях борьба со «стихийностью», будучи формой вытеснения и переноса, полностью совпадала со стремлением Сталина к утверждению своей власти и навязыванию своей воли.

В этой одержимости большевиков властью и тотальным контролем наука казалась естественным союзником: служа победе над стихией, она является инструментом контроля. Логика рассуждений, воспроизводившихся в сталинском дискурсе о науке, сводилась к тому, что наука исходит из «закономерностей», которым подчиняется «объективный мир». Наука избавляет его от случайностей (то есть от «стихийности»): то, что нам кажется случайным, – не открытая или не объясненная еще закономерность. Задача науки не только в том, чтобы раскрыть ее, но и в том, чтобы привести мир в соответствие с запросами людей, все объяснив, лишить объективный мир стихийности и спонтанности. Поскольку разумность и закономерность присущи объективному миру, задача науки – познать их, объяснить и исправить то, что неразумная природа сделала неверно (привить живым организмам отсутствующие свойства и избавить их от вредных, повернуть реки, оросить пустыни, осушить болота и т. д.).

Вот типичные для подобного подхода рассуждения из статьи «Наука – враг случайностей» в журнале «Вопросы философии» за 1953 год: «Успехи советской науки в значительной степени являются результатом того, что Коммунистическая партия всегда направляла и направляет советскую науку на изучение объективных закономерностей развития материального мира, на борьбу против случайностей»[929].

«Материальный мир» подлежит рационализации, а значит над «случайностями» должны восторжествовать «закономерности». Соответственно, «изгоняя случайности из науки, направляя науку на изучение объективных законов развития природы и общественной жизни, советские ученые тем самым добьются решения поставленной перед ними Коммунистической партией Советского Союза задачи не только догнать, но и превзойти достижения науки за рубежом, добьются того, чтобы советская наука заняла первое место в мировой науке»[930].

Волюнтаризмом и титанизмом проникнуто здесь каждое допущение. Идея познаваемости мира подменяется идеей его направляемой изменяемости. Волюнтаристская установка в отношении к социальному миру и природе подрывает не только сам статус реальности, которая перестает восприниматься как объект исследования, а рассматривается как объект трансформации («переделки» в терминах Горького) в соответствии с властной волей «исследователя», но и статус рационального, в центре которого оказывается волевой фактор.

Такого рода извращенная рациональность делает невозможной адекватную репрезентацию реальности, смещает ее в область желаемого и воображаемого, в область иррационального. Как замечает Жорес Медведев, связывавший «мичуринскую генетику» с религией, наследственность в интерпретации Лысенко – это «особое свойство живого, его нельзя познать методами химии и физики, его нельзя аналитически изучать. Его нужно понять, и кто его понял, тот уже не нуждается в признании вещества наследственности»[931].

Результатом стала полная фиктивность созданной Лысенко картины мира, основанная на фальсификациях, недобросовестности и обмане. Любая работа о гонениях на генетику в СССР (а «случай Лысенко» – один из наиболее описанных в российской и мировой истории советской науки) едва ли не наполовину состоит из разоблачения фальсификаций, к которым прибегали Лысенко, его сторонники и огромная армия медийной обслуги. Случай Лысенко интересен поэтому как феномен не только истории науки или советской политической истории, но и советской культурной истории. Лысенко был первым советским ученым, поставившим соцреализм на службу «науке». Более того, он сделал его неотъемлемой частью своего «научного прогресса», поскольку без художественных приемов романтизации и популяризации своих достижений, демонизации противников и формирования собственного культа его существование в науке было вряд ли возможным.