Пожар Латинского проспекта

А там столбов-то — два! Телеграфных, тонюсеньких — семечки!

— …А — Лёша? — Похоже, большой в городе человек тоже кемарил после плотного обеда. — Слушай: приезжай сегодня, ладно? Там ещё посмотреть кое-что надо будет! Как подъедешь — набери меня или Лену… Всё, давай, ждём!»

Вот так! Оперативно. И: «Ещё посмотреть кое-что надо будет». А я что говорил — будет работа, будет!

Веяние сочного весеннего дня, как дыхание возрождающейся жизни, неумолимо затопило открытую бытовку.

Как ты, Любовь, весною дышишь?

Навзрыд, или наперебой?

Роль идиота счастлив был играть, ты слышишь?

Ты знаешь — я всегда с тобой!

…А зелень, видимая в проём распахнутой двери, была той самой — майской, сочной, свежей, не прибитой ещё пылью, не томлёной ещё солнечным пеклом. До изумрудной, конечно, она не дотягивала, но так то ж — не север… Это в Шотландии — двад-

цать лет уж назад — поразило меня то летнее неистовство северных красок: мы в июле зашли. Изумрудные, в ярко-розовых крапинах, склоны гор — чертополох, вольно на камне поросший. То сама северная природа, оживая от долгого, сурового ненастья, спешит выплеснуть в кратко отведённые ей здесь моменты лета всё буйство красок!..

Я нигде больше не видел такого.

И значок тогда с чертополохом-символом Шотландии купил — к куче открыток в придачу. И полудюжиной отснятых плёнок подстраховался: на два фотоальбома хватило. А потом уж прознал, что чертополох был ещё и на гербах шотландских рыцарей: «Никто не коснётся меня безнаказанно!» Правильно — он же колючий. Сорняк, но — северная, для Гаврилы, роза…

Гаврила — он хоть из колхоза, но называется тот: «Прогресс»!

* * *

На дорожку к Ланских хлебнул из бабушкиного комода. Серёга, угадывалось по убывавшему нутру бутылок, тоже прикладывался: способный ученик! Прошлым летом ехал я как-то в микроавтобусе Славы, так поневоле телефонный монолог подслушал. Слава накануне своим ребятам какую-никакую зарплату роздал, и уж после полудня отряд бойцов собирал. Не все, правда, на связь выходили…

— Адиль!.. Адиль, а Серёга так и не появился?.. Ну да — и телефон отключён!.. Значит, как появится, — Слава нервно пожевал губы, — как появится, скажи ему, чтобы собирался и валил в свою деревню! Всё — пусть там церкви ремонтирует!

Закончил Слава разговор: отпустил Серёгу с Богом! С долгами вечными, надо было полагать. Подумав, верно, про то же, Слава вновь подхватил телефон.

— Адиль!.. Не пришёл этот?.. Значит, скажи ему, как появится: пусть подъедет ко мне, я ему сначала руки сломаю, а потом уж пусть катится ко всем чертям!

Слава, опять ты за своё! Сам посреди рабочей недели пролетариям деньги выдаёшь, а потом чего-то ещё возмущаешься!

Вот и бабушка — такая же!.. Она, правда, теперь комод красной тесёмочкой повязывала, но морякам ли узлов не знать?

Лавина гонимых час-пиком пассажиров уже сошла и скрылась в предвечерних улицах, и в автобусе, везущем меня на другой конец города можно даже было усесться у окна.

Наступающий вечер вдруг нахмурился, и так же хмурно сделалось вдруг на душе. Тихая собачья грусть — неведомо откуда и зачем взявшаяся. А тут ещё на очередной остановке вошла та белокурая, с внезапно вспотевшими тогда, на танцполе, ладошками девушка.

Вошла, как ворвалась, смело, разметав распущенные сейчас по плечам волосы. В короткой кожаной куртке, чёрных шёлковых лосинах и высоких, до колен, ботфортах.

Миледи — без грима!

Заметив, кажется, меня краешком глаза, села впереди: надменно — так и хотелось сказать. Проехав лишь несколько остановок, встала, прошла мимо, кивнув на ходу и холодно, и задумчиво, и уже через несколько мгновений зашагала от меня, прислонившего голову к автобусному окошку, по брусчатке мостовой.

Ух, ты какая!

А ведь в переднюю дверь намного ближе ей выйти было.

Чего сидишь, дурак? Подорвись, догони Не графиню де ля Фер, расшаркайся, набейся в провожатые, наплети чего- нибудь высокого и романтичного: не обижай девушку! Допиши обозначенную ей страничку красиво!

Нет — это совсем из другого романа эпохи другой…

И разве она заслужила — быть жалким от Любы утешением?!

Я ехал к Ланских.

* * *

Хорошие это были люди — без купюр и оговорок. Воспоминание о которых никак теперь не позволяло мне соглашаться с чьим-то расхожим: «Все они — сволочи!» Богатство — всё же ещё не порок. Ну, то есть, не окончательный… Помнится, Олежка Длинный ещё ёрничал, когда я простодушно сообщал на Ушакова, что сегодня вечером к Ланских не пойду калымить, потому как они за грибами поехали: «Интересно, а как такие люди за грибами ходят? Впереди них кто-то идёт и грибы натыкивает?» Сельпо ты, Олежка! Нормальные это люди! И детишек у них трое. И он рыбак (не охотник, замечу!). Самолично у него, небритого, с ночной рыбалки приехавшего, как-то выспрашивал: «Ну что — взяли сома-то?» — «Да нет, — разочарованно почесал щетину он, — мелюзга одна». Так или иначе, но денег на пиво я у него тогда взял — даром, что ли, душевно так переживал да интересовался обстоятельно?

Так что, золотые это были люди! Если у них уж забор, каменную мозаику которого кроил я без всяких Альвидасов, такой замечательный получился.