Пожар Латинского проспекта

— А вот это фотографии с моего дня рождения — как раз в год нашего с тобой знакомства. Любаша пришла одна — оставила Серёгу с маленьким Серёжей нянчиться. На неё сразу вот этот мальчик запал. Ну, а Люба против не была. Ей тогда очень хреново было: денег — ноль, задерживали же тогда зарплату и военным, и нам, учителям. Серёга запил как раз — от жизни такой. Грузчиком подрабатывал в магазине. А Любаша тогда, чтобы малому молоко было на что покупать, серёжки свои золотые продала — подарок отца. Она же отца не видела — он умер до её рождения. Вот на память о нём серёжки и оставались… Она часто сейчас говорит, что всё по-другому у неё в жизни было бы, если

бы отец был жив.

— А что за серёжки были? — взволновался я.

— Золотые, — пожала плечами Татьяна. — Сам, если хочешь, у неё спроси.

— А с ухажером-то этим у неё чего-нибудь было? — пепелил я рыжего и рыхлолицего взглядом.

— Да ну! Нахимова же своему Серёже верная. Провожать-то он пошёл, ну, потискались, может, в подъезде — самое большее… Слушай, а чего ты у меня спрашиваешь — вот у неё об этом и спроси!

* * *

В пятницу, когда окоченевшие лужицы отогревались, паря в весёлых лучах солнца на диво погожего утра, я вновь пришёл на Ушакова. Разбитной, развальной походочкой — не был я больше связан этим домом по рукам и ногам. Гришин «мерин» (хозяйский, впрочем, — Гриша на нём был лишь извозчик) уже стоял у ворот. Сам он был во дворе, разговаривая о чём-то с тремя «слаботочниками» — сигнализация, видеонаблюдение и прочие слабые токи.

— О-о, какие люди! Так, а говорили, ты уж всё закончил?

— На отметку! — поручкавшись с Гришей, от души пожимал парням руки я. — Я теперь на вольном поселении!

Косо на меня взглянув, Гриша зашагал в подвал — вроде как по делу.

— Всё-о, каторга закончилась! — лишь чуть понизив голос, довёл до присутствующих я. — Сейчас вот столб за вами залатаю, и — адьёс амигос!

— В Испанию теперь поедешь ваять? Или в моря?

— На Канары — через моря.

О, это были люди! Мужи, но не мужланы, с высшим, кстати говоря, образованием и верным взглядом на жизнь — пусть через очки, но зато при бакенбардах даже. Здешние друзья, не раз выручавшие меня и словом и сотней-другой взаймы — на разогрев нутра и разгон тоски. Жаль только, что появлялись они редкими набегами.

— Я же, парни, теперь на бальные танцы хожу!

— Да ладно!

— А как хотели? Латинская программа — полностью, плюс стандарт: вальсы, танго. Слушайте — я балдею!

— А оплачивает кто? — Бакенбарды кивнули в сторону дома. — Он?

— Хорошая мысль! — оценил я. — Бонусом, на восстановление психического здоровья.

— Ну да! Пусть компенсирует моральный ущерб!

— Да ладно, — махнул рукой я, — сам за себя заплачу. А то вы не знаете, как здесь всё — дороже бы вышло!

Усмехнувшись в разные стороны, парни согласно закивали.

— Хоть получается у тебя?

— А то! Только для лучших дружбанов-слаботочников: настоящее ча-ча-ча! Смотрите — кто вам ещё покажет!.. Так, обожди… Ага — отсюда. И-и!.. Ча-ча, раз, два, три!.. Ча-ча, раз, два, три!.. Здесь нью-йорк, поворот… Блин, мужики, самое-то главное — такая у меня партнёрша!..

Парни были явно в восторге. Чего никак нельзя было сказать о подошедшем Грише.

— Лёха, — вполне серьёзно оглядывался на окна дома он, — ты не боишься, что тебя за ненормального примут?

— А не вы ли, Григорий Викторович, говорили мне: «Да тебя вообще-то здесь никто за нормального не принимает»? Ладно, пошёл тогда я столб ваять.

В подвале, легко нырнув (три размера «на вырост» это позволяли) прямо поверх одежды в новенький замечательный комбинезон — Татьяна из Турции, от брата корабела, привезла, я подхватил никем не тронутый свой скарб: «Ничего, гады, не спёрли?» Собственно, было уже и некому. Да и, разобраться, что тащить — два резиновых, одно в другом, ведра с инструментом: молотки — железный и резиновый, шлифовальная машинка — такая пыльная, что и в руки-то взять страшно, зубило, рваные губки, нож строительный, карандаш, две кисточки. И отдельно, как палитра художника, пластмассовый кузовок с мелким, таким нужным камешком — крошкой. Пара вечно пропадавших гвоздей в выемке пластмассовой ручки — камешек этот, вдруг неказисто ставший, обратно выковыривать. «Пинцет тебе нужен», — хихикал, помнится, как-то Альвидас. И в этом прав был. Но вот до пинцета руки, хоть и в медицинские перчатки неизменно облачённые, так и не дошли.

А про ненормального — так это я сам как-то Гришу просил хозяев уведомить. После того, как выругался трёхэтажно на весь двор сломавшемуся пополам большому камню (полчаса его тесал да резал), в женском, почему-то, роде, а уж потом в страхе оглянулся: хозяйка мирно сажала цветочки в паре, буквально, метрах позади. Завяли те, наверное… Вот я и поспешил через Гришу объясниться: разговариваю уже я с камнем, ну ругаемся, случается — как без этого? Вот он меня и успокоил по-свойски.Утешил.

Брешь на входном столбе была заделана в полчаса: дюжина камней — семечки! Медная коробочка с незатейливыми лепестками — вензельками, похожая на деловитого жука, была бережно обнята камнем.

Гаврила долго шёл дорогой столбовою,