Пожар Латинского проспекта

А ни черта ведь не получалось, сколько ни мучился. Уже и лепил из мелких кирпичных обломочков оголовок — вроде черепицы: выходила крыша коровника на скотном дворе, причём худая, прогнувшаяся посередине. Да и снег будет лежать, а дождевые капли не отбиваться, а напротив — напитываться в структуре. Как ещё такую тяжесть на верх взгромоздть? Раскрошится по морозу, развалится через год — дай Бог, чтоб не кому-то на голову!

Дай Бог. «Дай Бог к устам сомкнуть уста…»

Под порывы студёного ветра в пасмурном свете серого неба я думал о Ней. О Сергее-старшем, о Серёже, о их семье. Без оглядки на которую, как ни крути, я Любу не мог воспринимать. Мы ведь и познакомились в первый же вечер по моему приходу с памятного того, полного Татьяны радиограмм, рейса. И Татьяна же в этот июльский вечер спонтанно приняла решение предпринять визит к подруге. Может потому, что Нахимовы тогда снимали комнату в общежитии неподалёку, и можно было в неё вломиться вот так запросто, без приглашения и предупреждения — свои люди. Я, не доверяя экзотической чужбине своего желания приодеться (на своём рынке роднее!), был в брюках несуразного фасона, для лета, впрочем, очень лёгких, и в немодных уже туфлях. И Люба, улучив момент, удивлённо повела бровью Тане за моей спиной: «Не поняла!» Посидели, просто и шумно, пока не пришло время Сергунчику уложиться уже в кровать. Нахимовы пошли нас провожать, и Серёга, прискучившись умной беседой подруг, сорвался погонять в нижнем этаже долгостроя курящих девчонок малолеток. К упорному невниманию не подавшей вида и, казалось, даже не заметившей этого супруги.

Но что же, всё-таки, было с трубой делать? Чего такого придумать, чтобы видом своим она всей работы не попортила?

Крепкий ветер доносил запах моря.

Так, а не иначе, но мы оба связали с морем жизнь — и Сергей, и я. Только как никчёмны и бестолковы виделись сейчас мои протабаненные в море годы, да что там — эгоистичны, перед службой Сергея. Он Родине служил. Отечеству! Вопреки творящемуся бедламу, среди хаоса и разрухи, не имея ни зарплаты толковой, ни угла для своей семьи мало-мальского. А я тем временем выживал мелкошкурно, работая только на свой карман — тоже, правда, исправно худой Только вот в 1995 году, когда Нахимовы, в ожидании маленького на свет, ютились в комнате ветхого дома с котелковым отоплением, я пришёл из рейса с полными карманами денег. Повезло залихватскому нашему судну с отчаянным капитаном и разбитным, вечно пьяным экипажем — только «Весёлого Роджера» за кормой и не хватало. Время такое было — все вокруг хапали, тащили, воровали. А мы честно черпали и добросовестно «сливали». И денег по приходу у меня было — как у дурака фантиков. Нет, не так: денег у меня, дурака, было — как фантиков! И текли они, по холостяцкой-то жизни, всё одно — сквозь пальцы. Не то чтобы я их на ветер швырял, но, жируя эпизодами и сам, одарял совершенно случайных в моей жизни, никчёмных людей, по случаю лишь оказавшихся в тот момент рядом. И знал я тогда, и трезвой, порой щемящей до стыда тревогой подспудно чувствовал: кому-то сейчас эти деньги, что так бесцельно и глупо «палил», были бы так нужны!

— …Серёжка? Он сложный ребёнок… Видишь, когда Люба его носила, Серёге постоянно зарплату задерживали — помнишь же, какое тогда было время, как военным зарплату по полгода не платили? В общем, всю беременность, считай, она сидела то на сухарях, то на картошке… Потом ещё из комнаты той — Любе уже вот-вот рожать! — их погнали. Нервотрёп какой, представляешь!.. Как тут ему не быть сложным ребёнком?

А после — серёжки для Серёжки…

Я потянулся за запылившимся на столе веранды телефоном.

— Ал-лёу, да!.. Привет!.. Да вот, иду, гуляю — праздник ведь, как-никак.

Она говорила впопыхах ходьбы, на заднем фоне гудели машины, шумел город. Она была не так далеко. Она была рядом.

Она была!

— Люба, ты меня извини, пожалуйста — что я не так делал! Двойное дно я уже сломал — не тревожься! Теперь я буду партнёром — и только! — не переживай больше на этот счёт. А о том… О том, что тебя любят, ты вспомнишь, когда захочешь.

— Спасибо, Лёша… Спасибо!

Так, а если нашим чудо-станком разрезать кирпич по диагонали — с угла на угол: два прямоугольных треугольника получается. Их совместить, а между ними, по месту, вырезать клинышек? Мысль! Семь кирпичей, получается, всего-то и порезать — не дольше, чем голову ломать. На два их стальных уголка (те закоптятся моментом — не будут снизу и заметны) приладить без спешки, но с душою, совместить бережно, аккуратнейшим образом заполнить и разделать между ними швы. Вытереть ветошкой мизерные помарки — баста! Пару часов работы, верно, и займёт.

Вода закипала в резиновом ведре — впору было снимать пену.

Станок резал кирпич, как масло. Родной ты мой! Верил ведь я, знал — там, на Ушакова, что мы с тобой «делов» ещё натворим! Хорошим людям на диво.

Оголовок был нахлобучен ещё до первых, ранних уже сумерек. Здорово он смахивал на пиратскую треуголку. Симпатичный, необычный, практичный — ручной работы. Достойно он венчал мангал — молодец, Гаврила!

Ни снег, ни грозовые с моря тучи