Пожар Латинского проспекта

Времена тогда наступили поганые. Нестабильные. Зыбкие. Гнилые. Неплатежи по всей стране, «кидалово» сплошь и рядом, а в морских компаниях и фирмах отпахать по нескольку месяцев (а то и по году) за «спасибо» стало в порядке вещей: и не найдёшь нигде ни концов, не правды… Толпы обманутых моряков в унынии, ежеминутно переходящем в отчаяние, потерянно толклись у закрытых касс и у офисов своих контор. Присоединяться к ним я не хотел.  Сдаваться на милость новым хозяевам жизни не желал вовсе. Потому, не рубя морских концов (море я вправду любил — больше за экзотику), надо было овладевать каким-то ремеслом на берегу — дабы не быть «одноногим», инфантильным мариманом, неспособным вне моря ни шагу ступить, ни дохлой копейки заработать. Надо было идти к клиенту-частнику: только - у него теперь водились живые деньги.

И так, кстати, друг, проработавший всю жизнь каменщиком, за рюмкой чая намётку и дал: «Камин один выложил — три дня работы, сто тысяч — на бочку!»

Держите Гаврилу вдвоём, втроём, вчетвером, впятером, вшестером!..

Если деньги — на бочку, то быка — за рога! На блошином рынке (на котором, кстати, заделались торгашами-«челночниками» многие мои морские собратья) были куплены мастерок с киркой и уровень — ещё советский, с малюсеньким смотровым окошечком, в которое приходилось «целиться» не хуже ворошиловского стрелка. В библиотеке была взята книжица по теплотехнике (нашлась ведь!), в которой маленьким разделом проходил

разрез каминный, а замечательную книжку Шепелева «Кладка печей своими руками» я у того самого товарища одолжил — бессрочно. И в целлофан обернул — бережно.

— Лёха, убирай свой учебник с досок — я их наверх сейчас поднимать буду! — добродушно подначивал хозяин дачи, доверивший «печнику» выкладывать его первую печь.

Отважный попался заказчик!

А печь (хоть и кривенькая местами) взяла да и загорелась! Занялась тягой, загудела деловито, из трубы бойко дымом повалило — как положено!

— Руки у мастера золотые! Мастера — сразу видно, — говорила старушка из домика напротив. — А у нас — дымит. Как разжигать начинаешь — постоянно: открывай скорее форточку. Потом уж, разгорится чуть, всё закроешь, дверь приоткроешь, так вроде как — тянет.

Называлось — это я уже потом узнал: «Дым — в дверь, в окошко и в трубу немножко».

И камин первый получился — на удивление. Хоть внешне тогда и не на диво. «Зуб» задний сделал по чертежу — как книжка учила. И огонь в каминной топке затрещал задорно, стреляя искрами, но не запахивая дымом: тот уходил строго в дымоход. «Горячие газы поднимаются по наклонности «зуба». Холодные, опускаясь по задней стенке дымохода, не попадают в топочное пространство, поворачивают на верхней площадке «зуба» и увлекаются вверх горячим потоком. Отчего и образуется тяга», — всё по учебнику, доходчиво и просто. Заказчики, когда бойко втулял я им эти прописные истины, кивали хоть и невнятно, но уважительно.

Так впредь я и выкладывал капризные до тяги камины. Главное дело, строго соблюсти пропорции топочного портала, высоту и наклон зуба и нужное сечение дымохода: «Чтоб кирпич, понимаете, внутри пролезть мог». С печными вариантами тоже не баловал — «жучил» всё тот, первый — универсальный: от добра добра не ищут. Притом постоянно искал новые, более эстетические внешние формы — конструктиву чтоб только не в ущерб! Рос над собою! На следующее лето, придя из очередного рейса,

заменил прямое перекрытие печки над плитой на арочный свод. И то был хит сезона. Нехитрое это новшество прижилось, как родное. Каминно-печные заказы сыпались, как из рога изобилия: у людей на руках были живые, «зелёные» деньги! Откуда? Экономика лежала в развалинах.

За то короткое относительное изобилие мы сполна расплатились дефолтом 1998 года. И лавинный поток испуганных, сбрасывающих «понты», как дерево осенние листья, оставшихся без полулегальной своей деятельности моряков, переквалифицировавшихся в последние два-три года в «перегонщиков» автомобилей из Германии, хлынул обратно — в морские конторы и фирмы. Вот тогда уйти в море мне, человеку без связей и протеже, стало попросту невозможно. Да и ладно — с «толкача» Татьяны поступил я той осенью на университетский рабфак: филология и журналистика. «Буквы, — поясняла тёща тестю, — будет переставлять». И то было прекрасное время. Хоть и безденежное — полностью. Суровая зима, с привкусом польского дешёвого кофейного напитка — от тёщи (и на том спасибо ей!), свежий дух студенческой аудитории и великолепные, как песня, лекции по литературе. Я жадно ловил каждое слово, исправно поспевая конспектировать сказанное — пропетое, с живейшим интересом и душою работал на семинарах — стихи разбирали. До того, что Свиридов Станислав Витальевич — прекрасный наш преподаватель (по которому мысленно сверял я с той поры и свою писанину), порой и отлучал от ответа: «Так, следующий вопрос!.. Жеребцов и Костенко — молчите!..»