Пожар Латинского проспекта

А с приходом весны — первым настоящим её теплом, я начал лекции безбожно пропускать. Сработало моё печное объявление — хитрое: «Ремонт печей, устранение дымления каминов, разбор кафельных печей». Во все лопатки начал работать и я, принося Татьяне первые для нашей семьи деньги.

Работы, как ни странно, было опять валом. Не в последнюю очередь и из-за ценовой политики — цены были очень щадящие: и так ведь народ дефолтного страха натерпелся! Но отчётливо сказывался уже и опыт, особенно в нестандартных вариантах (в которых надо было и «почерепить»-то лишь чуть) и проблемных заказах: из-за того, что печников развелось, как собак нерезаных, каждый третий камин и вторую печку приходилось за кем-то перекладывать. А огонь, дым, тягу Гаврила чувствовал уже нутром.

В следующем строительном сезоне через печное это ремесло довелось  - посчастливилось! — впервые соприкоснуться с камнем (неудивительно, что именно в этом, двухтысячном, — он стал самым счастливым в моей жизни). Почти одновременно (доводилось «тянуть» и по два заказа сразу) Гаврила, по желанию одной милой заказчицы, обрамил верх уличного барбекю морской галькой («А то у наших друзей поштукатурили «короедом», а он треснул») и взгромоздил мощный мангал из булыжного камня. Мангал вышел прямо-таки романским замком.

Труд удался на славу — несло самоучку!

— Здесь мы будем жарить барана! — ещё из-за угла нёсся, опережая грузные шаги, голос хозяина: это он тащил очередного «дружбана» «заценить» ещё не завершённое, но так уже по сердцу пришедшееся, громоздкое, неделю назад начатое средневековье. Он и сам был внушительной комплекции.

— А вам не кажется, что он очень массивен для нашего дома? — загнула как-то, набредши на меня, пальчик у подбородка, его фифа-жена.

В общем, она была права.

А с её очаровательного взгляда, фасад особняка перекрашивали трижды: не тот всё был колор.

Помнится, я приуныл, присел в сомнении и расстройстве на дровник. Пока не загудела земля топотом спешащего хозяина, неизвестной оказией (работавшие тут же фасадчики, верно, шепнули) прознавшем о разговоре.

— Так, Алексей! Что говорит Вероника Сергеевна — мы не слушаем: заканчиваем, расплачиваемся, пожимаем руки, расстаёмся.

Вот пред какой осадой замок устоял!

Но когда я закончил, а хозяин расплатился — сполна и с лишком, скорого расставания не получилось. Хозяин, называвший Гаврилу теперь не иначе, как «художник», подрядил доморощенного выложить ещё и подпорные, в саду, стенки, а на следующий год из колотого камня облагородить цоколь особняка.

И пошло-поехало…

* * *

А камень — он благодарный: он живой. Ему тысячи лет. И он готов повернуться к тебе лучшей своей гранью — надо только повертеть его в руках бережно, внимательно в него всмотреться. И он откликнется, отзовётся чутко — обязательно! И ляжет на руку и в кладке так, что лучше и не придумаешь — как и представить-то себе ты вряд ли мог.

И не должна твоя рука дрожать.

Но и только — и только!..

Потому что, если начнёшь лепить его, как придётся («Это же дикий камень!»), если определишь материал этот благодатный в подножный («Не кирпич же отде-

лочный, не плитка»), если перейдёшь, простой смертный, запанибрата с ним на «ты»…

Убьёшь и камень, и работу, и себя — как мастера.

И станет невнятным хаосом то, что готовилось возникнуть гармонией — маленьким, но отчётливым её фрагментом в этом большом и бестолковом мире.

* * *

В полчаса ниша была расширена. Начисто убрав мусор, можно было приниматься уже и за кладку.

Сегодня?..

А как ты, Гаврила, хотел?

А я не хотел браться за всё это опять. Как не хотел возвращаться к тому же, что и пятнадцать лет назад. «Это прошедший этап!» — уверял я и Татьяну, но, главным образом, себя: и ведь верил самому себе свято!

И вот выбрел опять — по этапу — к тому, с чего начал давным- давно.

Так куда были потрачены эти пятнадцать лет жизни?

Не было никаких сил душевных об этом думать, всё это вспоминать! Так хотелось помнить только глубину Любиных глаз, упругость её талии, изящество ног, очарованье вальса и зажигательные, будоражашие кровь ритмы ча-ча-ча!.. Впрочем, одно накладывалось на другое — к крику души! — как бальное белоснежное платье в блёстках вдруг брошено на кипу старого битого кирпича с разобранной печки, и уже мистическими пятнами неумолимо проступает на нём чёрная жирная сажа… Лучше не думай — несовместимо одно с другим: волей нежданного — да и незаслуженного! — случая, сумашедше-счастливого, ты чудом ухватил несколько прекрасных жизни мгновений, и будь тем счастлив, и тем утешься, и, взяв в руки печную кельму, возвращайся к «непопулярной» своей работе… Клади кирпичи — поскорей: может быть, удастся отгородиться ими от щемящих душу воспоминаний… Неделю ведь всего-то, скрепя сердце и глаза на всё закрыв, помучиться.

И хватит! Хватит мне каминов!

* * *

В субботу, часов уж с десяти утра, парняги засобирались домой: «Помыться ж ещё надо». Но прежде потрясли подъехавшего Вадима за недельную работу — за вычетом снимаемой у него же квартиры. Такие вот взаиморасчёты: кого вы, парни, хотели нагреть?