Пожиратель душ. Об ангелах, демонах и потусторонних кошмарах

Джейн попробовала зажмуриться, чтобы ничего не видеть, но видения воспринимались не глазами, и ей стало стыдно и слегка противно, ведь она тоже принимала участие в этом пиршестве, вкушала сладкое красное тепло, которым истекали воспоминания Руггедо, и чувствовала, как ее сознание переполняется его экстазом.

– Ага, вот и дети, – донесся издалека голос тети Гертруды, сперва еле слышно, затем яснее, а затем Джейн вдруг оказалась в знакомой комнате на мягких коленях бабушки Китон. – Надо же, какой грохот! Не дети, а стадо слонов!

Они возвращались. Теперь Джейн тоже их услышала, хотя на самом деле они шумели куда меньше обычного. Подавленные, дети спустились к середине лестницы, а там вдруг стали топотать и перекрикиваться, но этот гвалт показался Джейн весьма наигранным.

Наконец они вбежали в гостиную: Беатрис была бледновата, зареванная Эмили розовощека, Чарльз едва сдерживал возбуждение, а Бобби – самый младший – насупился и откровенно скучал. При виде тети Гертруды все заголосили в два раза громче, хотя Беатрис бросила на Джейн мимолетный, но многозначительный взгляд.

Затем подарки, новый гвалт, возвращение дядюшек; бурное обсуждение поездки в Санта-Барбару и натянутое веселье, но из раза в раз оно почему-то таяло в гнетущей тишине.

Никто из взрослых не озирался, не поглядывал за плечо, но… все изводились от дурного предчувствия.

Никто, кроме детей, не понимал, что ненастоящий дядя совершенно пуст. Этого не понимала даже тетя Гертруда. Дядя был всего лишь проекцией ленивой, бездеятельной, скудоумной сущности, хотя на первый взгляд убедительно играл роль человека – так, словно под этой крышей не пульсировал его голод, и его мысли не наводняли умы детей, и он не вспоминал кровавые трапезы, состоявшиеся не здесь и не сейчас.

Теперь он наелся до отвала. От него исходили сонные волны апатии, и взрослые раззевались, сами не понимая почему. Но даже теперь ненастоящий дядя оставался пустым. Словно дом, в котором никого нет. И проницательные дети прекрасно – не хуже прежнего – видели, кто он такой на самом деле.

Глава 3

Насытившийся едок

Позже, когда пришло время ложиться, о Руггедо не хотелось говорить никому, кроме Чарльза. Бобби читал – или делал вид, что читает, – «Книгу джунглей» (наибольший восторг у него вызывали картинки с изображением тигра Шер-Хана), Эмили отвернулась к стене и притворялась, что спит, а Беатрис, по мнению Джейн, за последние несколько часов сделалась чуть старше. Чувствуя, что она слегка обиделась, Джейн объяснила:

– Меня позвала тетя Бесси. Воротничок примерить. Знала бы ты, как я торопилась от нее сбежать!

– Ну ладно. – Извинение было принято, но желания разговаривать у Беатрис не появилось. Джейн подошла к постели Эмили и коснулась ее плеча.

– Злишься?

– Нет.

– Я же вижу, что злишься. Эмили, миленькая, у меня не оставалось выбора.

– Ничего страшного, – сказала Эмили. – Мне было все равно.

– Яркие и светятся, – сонно пробормотал Чарльз. – Как на рождественской елке.

– Заткнись! – вихрем налетела на него Беатрис. – Заткнись, Чарльз! Заткнись, заткнись, ЗАТКНИСЬ!

В комнату заглянула тетя Бесси:

– Что случилось, дети?

– Ничего, тетушка, – ответила Беатрис. – Просто мы играли.

Насытившись – на время, – существо затаилось в своем загадочном гнезде. В доме было тихо. Все спали. Спал даже ненастоящий дядя, ведь Руггедо отличался талантом к мимикрии.

Ненастоящий дядя не был призраком, фантомом или иллюзией. Он был не просто проекцией Руггедо; чтобы тянуться к пище, у амебы имеются ложноножки, и с этой же целью Руггедо создал ненастоящего дядю, но здесь аналогия заканчивалась, поскольку дядя не походил на эластичное удлинение, которое можно втянуть когда заблагорассудится. Скорее он – или оно?.. нет, пусть будет он – играл роль перманентной конечности. Был чем-то вроде человеческой руки. От мозга по нервной системе поступает команда, тянется рука, сжимаются пальцы – и вот она, пища в кулаке.

Но конечность Руггедо более функциональна и не всегда подчиняется непреложным законам материального мира. Рука никогда не меняется, разве что ее можно выкрасить в черный цвет, а ненастоящий дядя выглядел и вел себя как человек – для всех, кроме детей с их незамутненным детским взглядом.

Но существуют правила, и их вынужден соблюдать даже Руггедо. В какой-то мере он ограничен естественными законами природы. Взять, к примеру, жизненные циклы гусеницы моли: прежде чем окуклиться и видоизмениться, гусеница будет есть, есть, есть – и не избавится от ограничений нынешней инкарнации, пока не придет время перемен, а Руггедо изменится, лишь когда его текущий жизненный цикл подойдет к концу, после чего произойдет очередная метаморфоза – подобная тем миллионам причудливых мутаций, что он претерпел в непостижимых глубинах прошлого.

Но пока что он подчиняется правилам цикла. Ненастоящий дядя – отросток, который нельзя втянуть, – является частью Руггедо, и наоборот: Руггедо является частью ненастоящего дяди.

Самое время вспомнить Прыгалса с его головой, отделяющейся от тела.