Пожиратели облаков

Это могло быть простой уловкой – ведение разговора переложить на собеседника, – а могло быть и искренним предложением перемирия, когда ты наконец признаешь, что в море своей аргументации сбился с курса. Лейле хотелось увидеть свою маму в полную величину. Не просто как мать, но как человека во всей его совокупности: женщину, ради семьи пожертвовавшую своей карьерой; изгнанницу, так и не переставшую скучать по дому.

– Говорим мы, пожалуй, о том, почему мы после моего возвращения так обозлены друг на друга. И мне кажется, эти наши перепалки осложняют жизнь и нам, и всем остальным, – заключила Лейла, трогая наконец машину с места.

– Ладно, – согласилась Мариам. – Я скажу, почему я зла. Ты всегда держалась с отцом добрее, чем со мной.

Сказала ровно и просто, без всякой озлобленности. А Лейлу буквально пронзило раскаяние. Конечно же, сейчас, прикованный к постели, изнывающий от долгих часов одиночества, отец получал от нее дополнительные тепло и доброту.

Хотя мама права была и в целом: Лейла всегда относилась к отцу чуточку теплее. Как-то так у них выходило – больше дистанции, но больше и доброты.

– Прости меня, – произнесла она, пока они ждали поворота направо.

– А теперь ты, – сказала мама.

– Что «я»?

– Скажи, почему злишься.

Пожалуйста.

– Потому что я делаю то, что мне велела делать ты, – сказала Лейла. – Ты говорила, что нужно быть самостоятельной. Ты давала мне все те раскраски на тему «тети-доктора» и внушала: учись, учись, учись. И вот теперь я на своем поприще в самом деле преуспела.

Она не пожелала углубляться в ситуацию с «Рукой помощи»; о том, что она, возможно, справилась с ней не лучшим образом. Но общий смысл был все-таки в том, что она состоялась и снискала хорошую репутацию в своей области.

– Об этом ты почему-то никогда не говоришь, – кольнула она мать. – А все напираешь на то, чтобы я заводила детей, особенно последнее время.

«Камри» влилась в медленную стремнину транспорта с расчетом в пределах полутора кварталов перестроиться тремя полосами левее.

– Лейла, детей ты обязательно захочешь, – сказала мама. – Прошу тебя, не затягивай с этим чересчур долго. «Учись, учись, учись» – это все к тому, чтобы у тебя в жизни был выбор мужчин. Лично я хотела одного: чтобы тебе из них достался самый умный, добрый и симпатичный.

Разумеется. Мариам была вне себя от того, что все эти неправительственные организации превращают ее умную, как никто другой достойную успешного замужества красавицу-дочь в скиталицу планетарного масштаба – нынче здесь, завтра там, – обреченную восемь месяцев торчать в третьеразрядном мегаполисе, занимаясь там какой-то ерундой вроде обустройства туалетов, и при этом без всяких видов на семейную жизнь. И вот уже Лейла прождала слишком долго, отклонив по пути многих достойных претендентов, и что? Теперь ей светит унылая перспектива стать невостребованным сокровищем, печальницей в одеянии вечной невесты, засохшей ветвью на фамильном древе Меджнунов. Но суть материнских чаяний о замужестве и детях дошла до дочери, как видно, слишком поздно, да и истолкована была не так.

Сама Мариам с взращиванием своих детей справлялась самоотверженно, но в этом многотрудном процессе смотрелась несколько удрученной. Однажды Дилан, тогда еще маленький, спросил ее: «Мамочка, тебе, наверно, туфельки жмут?» Семейным анекдотом эта фраза не стала.

– Ну и конечно, чтобы ты была умна, – поспешила добавить Мариам. – Чтобы никто не мог обвести тебя вокруг пальца. Но не для того, чтобы ты в итоге осталась одна, растратив всю свою молодость на этих твоих… бюрократов.

Видит бог, Лейле хотелось опровергнуть эти материнские укоры. Но последнее время ощущение действительно складывалось такое, будто карьерная лестница за плечами никуда не вела. Алия, ее лучшая школьная подруга, была уже при двух детишках и успешном пекарном бизнесе с раскаленной печью и парком развозных фургонов. У Лейлы, в свою очередь, была уйма интересных историй, которыми она блистала на званых обедах и ужинах. Но истории, которые людям хотелось слышать, были в основном не из тех, которые ей хотелось рассказывать. А часть ее имущества до сих пор так и стояла, упакованная в коробки, на тесном чердаке у родителей.

Остаток пути до дома прошел в молчании, но уже не ледяном, как за завтраком, и не натянутом, как в «Костко», перед тем как грянул гром. Оно было добрее, что-то вроде разрядки. На приближении к дому миновали хоромы Пегги Пилкерсон со взметнувшимися гипсовыми львами у подъездной дорожки. Лейла попробовала еще на раз поднять тему маминых гуляний с Пегги. Как-то до нее достучаться.

– Почему именно сейчас ты решаешь расстаться с образом Хорошей Жены? Ты ведь знаешь, что он невиновен?

– А у меня такой же вопрос к тебе, Лейла: ты-то почему торчишь дома? – парировала мать. – Тем, что ты сидишь в своем чуланчике, уставясь в экран, ты не приносишь пользы ни отцу, ни себе самой.