Пожиратели облаков

Путь домой оказался более заковырист, чем он ожидал. Нюансы навигации. Видимо, один из тех «десяти шагов к успеху» должен звучать так: «Четко отслеживайте маршрут от паба к дому». Марк бродил уже час, безнадежно заплутав и находясь где-то в четверти мили от того места, куда рассчитывал попасть. Вот Шипсхед-лейн, вот тупик Минс-Пай, но где же его улица, язви ее? В какой-то момент он оказался за неким подобием древнеримской дороги, на которую выходили гаражи. Ныли и свиристели в безлунной ночи пневматические гайковерты; сполохи прерывистого света вырывались из полуоткрытых складских дверей – деревянных, в три метра высотой. Из одной громко кричали какие-то люди на совершенно непонятном языке. Позже Марк уперся в канал и склонился сверху разглядеть, что там плещется рядом с бочкой из-под солярки в желтоватом пенистом водовороте на сальной поверхности канала. Оказалось, раздувшийся труп питбуля – глаза как плошки, разбухший язык высунут. Иной бы, может, запаниковал от вида кружащего в грязном водовороте питбуля с окаменелыми плошками глаз или же от того, что безнадежно запутался вначале из тщеславия, затем из-за жадности. Но Марк не паниковал ни от того ни от другого. Он просто двинулся обратным ходом к последней узнаваемой точке, а там принял решение и по азимуту, гирляндой улиц и проулков, наконец вышел в конец своей собственной. Уф-ф.

С первого по десятый шаг неизменно было, есть и будет: Никогда не сдавайтесь. Следующие десять секунд на крыльце квартиры прошли в нашаривании по карманам ключей, пока в голове не возник кристально-ясный образ: кольцо с тремя ключами, оставленное на стойке последнего паба.

Но нет: аллилуйя! Они были здесь, в потайном кармашке, который портной примастрячил ему изнутри к коричневому костюмному пиджаку. Снизу слева. Три на четыре, с горизонтальной планочкой. Ключи послушно выпали в ладонь. Марк открыл наружную дверь, запер ее за собой. Но на лестнице свет почему-то не зажегся. Марк нашарил зажигалку и стал подниматься по крутым ступеням, как какой-нибудь египтолог, освещая себе путь тусклым мерцанием слабенького огонька зажигалки; левая рука скользила по шероховатости кирпично-каменной кладки стен.

Он видел ее всего раз, но видел. Свою мертворожденную сестру. Ее держала мама, а маму удерживал отец. Марка он в приемном покое устроил на пластмассовом стуле и велел ждать. Но Марк заслышал сдавленные рыдания матери; любовь в нем пересилила страх, и он нырнул в комнату. Отца память запечатлела в шляпе. В мягкой фетровой или котелком? Да нет, маловероятно. Такие шляпы он носил, но не при таких же обстоятельствах?

Младенец был сухой, лиловенький и безмолвный: он умер до рождения. Отец хотел было услать сына из комнаты, но мама воспротивилась:

– Не надо, пускай останется.

И он на секунду ухватил крохотную ладошку сестренки, а мамина рука легла поверх его. Однажды Марка спросили, видел ли он когда-нибудь призрака. Он ответил, что нет, хотя мог бы сказать, что да.

«Дрожащие сосны»

После собеседования с доктором Лео из одноместки приемного отделения переместили в более спартанскую обстановку мужского крыла, где пациенты обитали в двухместных палатах. Двухместка, куда определили Лео, напоминала номер небольшого, средней руки мотеля – серо-коричневый палас, деревянный ламинат. Соседом по палате оказался мужчина лет под пятьдесят, внешне напоминающий меланхоличного Мефистофеля (бородка такая же козлиная). Звали его совершенно невероятно: Джеймс Дин[34]. Лео сразу же приглянулось то, что сосед нисколько не сотрясал воздух дребезжанием насчет того, где здесь чья тумбочка и как устроен душ.

В первый вечер Лео не покидал палаты, а Джеймс не лез ему на глаза. Ужин Лео пропустил из смятения: он не готов был объяснять причину, по которой сюда угодил. И вообще в душе он надеялся, что к концу недели его отсюда выпустят. С ужина Джеймс вернулся с двумя блюдцами – сверху и снизу, – между которыми умещалась примятая порция рисового пудинга. Ее он протянул Лео, как букетик на школьном балу.

– Рисовый пудинг здесь хорош, – мирно сказал он.

В девять тридцать (время, рекомендованное для чтения и дневниковых записей) Джеймс углубился в потрепанную книжку о стоиках, с алебастровым бюстом какого-то сурового, глядящего каменными бельмами бородача на обложке. В десять по длинному коридору мужского крыла двинулся староста с головой, похожей на луковку, постукивая по дверным косякам. Джеймс на стук не шелохнулся; не шевельнулся и Лео (выключатель-то у самой двери, к нему идти надо).

– Оот-боой! – громко, нараспев возглашал Луковка на обратном пути по коридору. У самого порога палаты он замер словно в стоп-кадре.

– Понял, Джин. Еще одну минутку, – сказал Джеймс. – Тут как раз такой пассаж вдохновенный.