Познание смыслов. Избранные беседы

Нельзя сказать, что Бытие «есть». В каком смысле «есть»? В том смысле, в каком «есть» мелкие объекты, феномены, ангелы, бесы, деревья, зайцы, люди? В этом смысле нельзя сказать, что Бытие «есть». Берём какой-нибудь объект, теоретический, практический, который можно потрогать, – вот он «есть», к нему предъявим предикат «есть».

Несмотря на Парменида, который говорил, что «бытие есть, а небытия нет», к Бытию неприменимо это «есть», потому что Бытие не имеет определения. Зайцы, деревья определяемы: они имеют границы, они определены так или иначе. Они описываемы, а Бытие не описываемо, но при этом оно внутри себя конечно, – как, допустим, числовой ряд представляется нам бесконечным. Но это ложное представление. Это то, что Гегель называл «дурной бесконечностью», – числовой порядок. Он никогда не кончается, но это не значит, что он бесконечен.

Так и Бытие – это анфилада зеркал, которые отражают сами себя, зеркалят друг друга, и поэтому создаётся впечатление разворачивающейся бездонности, но это конечная вещь. И уже здесь начинается фундаментальная ложь. Бытие – это фундаментальное условие ошибки, фундаментальное условие лжи, которое вскрывается тем, что туда через человека вбрасывается искра Духа, оппозиционная всему.

Теперь, если говорить о реальности, то реальность представляет собой, в отличие от Бытия, не что иное, как описание, «то или иное». В принципе, реальность – это система описаний. Люди думают, что описание – это что-то в голове, что-то субъективное, а вот реальность – это то, что можно потрогать. Это заблуждение. Реальность – это описание, которое можно потрогать, потому что мы можем потрогать только то, что описано.

То есть если мы отдаём себе отчёт, что это стол со стеклянной столешницей, то именно это мы можем сформулировать, мы будем описывать теми понятиями, которые уже есть?

Да. Но описания бывают разнообразными. Вот, например, такой вопрос: а мифы – это реальность? Да, это реальность, потому что это описание. А наука? Наука – это тоже описание, но противоположное мифам. Но наука тоже фальшива насквозь, подобно мифам; в каком-то смысле, мифы даже имеют больше права на существование, чем наука, потому что мифы соответствуют своему назначению. Они предполагают некий символизм, они не настаивают на своей тактильной, физической достоверности. Они отсылают нас к некой внутренней, не здесь находящейся правде, и в этом смысле они непогрешимы, – условно. А наука говорит, что «вот есть закон – мы его открыли, вот это – то, по чему можно постучать, – это объективно». На самом деле это не так. Потому что каждые два поколения научная картина мира полностью меняется и заменяется другими описаниями. Сначала верили во флогистон[59], потом другой процесс горения появился, а сейчас опять тема флогистона, между прочим, возникает.

На счёт мифов вы сейчас говорили, я вспомнил миф о памятнике самой любопытной и глупой женщине – жене Лота: соляной столб. Я был в Израиле и видел даже несколько этих столбов. Миф есть, и памятник тоже есть…

Хотелось бы подчеркнуть, что описание – это не то, что является психологическим, дискурсивным отражением подлинного, – тем, что мы носим в голове, тем, чем мы можем обмениваться на словах и так далее. «А вот они есть настоящие столы и стулья», – нет! Описание – это и есть та реальность и та интерпретация реальности, которая одновременно дана нам в ощущениях. И они борются между собой.

Например, большевики, когда пришли к власти в 1917 году, несли с собой новое описание реальности. Вспомним «Голубые города» Алексея Толстого, «Аэлиту», то есть идею космического взрыва человечества, ноосферы, изменения законов природы, царства разума, которое освобождается от физических непреложных условий. И всё это длилось до конца Хрущёва. Конец Хрущёва – это Ефремов и его «Час Быка», «Туманность Андромеды». После этого совершился коллапс – сваливание в цинизм, в некий «посткомсомол»… Поколение колбасы.

В период с 20-го по, условно говоря, 65-й – вот эти 45 лет, – это было время нового описания. Но оно не состоялось. Оно не состоялось по ряду причин, потому что, на мой взгляд, оно не было достаточно гибким и широким, оно носило сектантский характер, несмотря на то что в нём предлагался универсальный подход: «справедливость», «союз пролетариев», которые должны объединиться и так далее. Но в этом был сектантский момент.