Читаем Познавая боль. История ощущений, эмоций и опыта полностью

Если художники, речь о которых шла в предыдущей главе, нашли способ показать миру боль (свою или боль вообще), что мешает сделать это другим? Я бы хотел подойти к этому вопросу издалека — начать с самоповреждения как способа продемонстрировать боль окружающим. Рассмотрев культурную значимость этого явления и его эмпирическую функцию, я попробую доказать, что арт-терапия действует несколько иначе, оставляя тело «за скобками». Здесь я вдохновляюсь работой Деборы Пэдфилд, призванной связать между собой переживание боли пациентами и политику общепризнанных способов ее лечения. Пэдфилд выступает творческим посредником, помогает пациентам найти новые средства выражения страданий и обрести облегчение, а врачам предоставляет теоретическую возможность по-новому взглянуть на боль и предложить способы управления ею. В своей книге «Восприятие боли» (Perceptions of Pain) Пэдфилд пишет об идее предоставить пациентам «контроль» над болью в их «видении и понимании», для чего требуется найти подходящий визуальный язык[253]. Особенно примечательна здесь история Хелен Лоу, которая умышленно наносила себе порезы: рядом с фотографией руки, испещренной шрамами, она поместила изображение слов, повторяющих силуэт руки. Так два образа работают вместе. Лоу, страдающая хронической болью, объясняет, что использовала «самоповреждение как способ контролировать боль», поместив на видимую поверхность тела незримую боль, засевшую внутри. Публичная демонстрация этих шрамов позволила сделать выражение боли объемнее: фотография говорит зрителю не только о перенесенных мучениях, но и о боли, вызванной недоверием со стороны окружающих. Шрамы — это то, «к чему меня вынудила боль. Так я ее выразила, и на тот момент это был для меня единственный способ выражения». Вынести фото на всеобщее обозрение означало поделиться им с окружающими, позволить людям увидеть на этом изображении себя и избавиться от желания наносить себе порезы. Фотографию сопровождает текст. Вот что пишет Лоу: «Боль невозможно увидеть, и людям кажется, что я ее выдумала. Даже врачи говорят, что я не похожа на человека, которому больно. Ну а как я должна выглядеть?» Шрамы восполняют отсутствие выражения, придавая боли «должный» вид[254]. И до, и после этой публикации ученые утверждали, что самоповреждение, которое медицина во многом считает психологическим дефектом, правильнее «рассматривать как содержательную, телесно-эмоциональную практику, произрастающую из социального (не)понимания психологической боли и того, как с ней справляться». Предполагается, что самоповреждение — это «социально обусловленный акт исцеления, выживания и воссоздания себя через попытку физически пересказать сложные, отрывочные истории о насилии, экзистенциальной тревоге, травме и потере себя». Это практика выражения собственной боли[255].

Иллюстрации в книге Пэдфилд свидетельствуют о том, что произведение искусства может играть схожую роль — как способ «вынести боль наружу», ненормальный (с медицинской точки зрения), но все же эффективный и не подразумевающий самоповреждения[256]. Этот способ не приносит облегчения напрямую, но успешное выражение боли может хотя бы на время уменьшить боль. Таким образом, если искусство помогает пациентам и врачам лучше понимать переживание боли, то, возможно, оно могло бы помочь и в поиске более эффективных способов ее лечения и контроля. И медики, и пациенты заинтересовались идеей Пэдфилд: в результате стало больше исследований и дискуссий о ценности демонстрации боли через искусство[257].

Перейти на страницу:

Похожие книги

Еврейский мир
Еврейский мир

Эта книга по праву стала одной из наиболее популярных еврейских книг на русском языке как доступный источник основных сведений о вере и жизни евреев, который может быть использован и как учебник, и как справочное издание, и позволяет составить целостное впечатление о еврейском мире. Ее отличают, прежде всего, энциклопедичность, сжатая форма и популярность изложения.Это своего рода энциклопедия, которая содержит систематизированный свод основных знаний о еврейской религии, истории и общественной жизни с древнейших времен и до начала 1990-х гг. Она состоит из 350 статей-эссе, объединенных в 15 тематических частей, расположенных в исторической последовательности. Мир еврейской религиозной традиции представлен главами, посвященными Библии, Талмуду и другим наиболее важным источникам, этике и основам веры, еврейскому календарю, ритуалам жизненного цикла, связанным с синагогой и домом, молитвам. В издании также приводится краткое описание основных событий в истории еврейского народа от Авраама до конца XX столетия, с отдельными главами, посвященными государству Израиль, Катастрофе, жизни американских и советских евреев.Этот обширный труд принадлежит перу авторитетного в США и во всем мире ортодоксального раввина, профессора Yeshiva University Йосефа Телушкина. Хотя книга создавалась изначально как пособие для ассимилированных американских евреев, она оказалась незаменимым пособием на постсоветском пространстве, в России и странах СНГ.

Джозеф Телушкин

Культурология / Религиоведение / Образование и наука
Homo ludens
Homo ludens

Сборник посвящен Зиновию Паперному (1919–1996), известному литературоведу, автору популярных книг о В. Маяковском, А. Чехове, М. Светлове. Литературной Москве 1950-70-х годов он был известен скорее как автор пародий, сатирических стихов и песен, распространяемых в самиздате. Уникальное чувство юмора делало Паперного желанным гостем дружеских застолий, где его точные и язвительные остроты создавали атмосферу свободомыслия. Это же чувство юмора в конце концов привело к конфликту с властью, он был исключен из партии, и ему грозило увольнение с работы, к счастью, не состоявшееся – эта история подробно рассказана в комментариях его сына. В книгу включены воспоминания о Зиновии Паперном, его собственные мемуары и пародии, а также его послания и посвящения друзьям. Среди героев книги, друзей и знакомых З. Паперного, – И. Андроников, К. Чуковский, С. Маршак, Ю. Любимов, Л. Утесов, А. Райкин и многие другие.

Зиновий Самойлович Паперный , Йохан Хейзинга , Коллектив авторов , пїЅпїЅпїЅпїЅпїЅ пїЅпїЅпїЅпїЅпїЅпїЅпїЅпїЅ

Биографии и Мемуары / Культурология / Философия / Образование и наука / Документальное
60-е
60-е

Эта книга посвящена эпохе 60-х, которая, по мнению авторов, Петра Вайля и Александра Гениса, началась в 1961 году XXII съездом Коммунистической партии, принявшим программу построения коммунизма, а закончилась в 68-м оккупацией Чехословакии, воспринятой в СССР как окончательный крах всех надежд. Такие хронологические рамки позволяют выделить особый период в советской истории, период эклектичный, противоречивый, парадоксальный, но объединенный многими общими тенденциями. В эти годы советская цивилизация развилась в наиболее характерную для себя модель, а специфика советского человека выразилась самым полным, самым ярким образом. В эти же переломные годы произошли и коренные изменения в идеологии советского общества. Книга «60-е. Мир советского человека» вошла в список «лучших книг нон-фикшн всех времен», составленный экспертами журнала «Афиша».

Александр Александрович Генис , Петр Вайль , Пётр Львович Вайль

Культурология / История / Прочая документальная литература / Образование и наука / Документальное
Мифы и предания славян
Мифы и предания славян

Славяне чтили богов жизни и смерти, плодородия и небесных светил, огня, неба и войны; они верили, что духи живут повсюду, и приносили им кровавые и бескровные жертвы.К сожалению, славянская мифология зародилась в те времена, когда письменности еще не было, и никогда не была записана. Но кое-что удается восстановить по древним свидетельствам, устному народному творчеству, обрядам и народным верованиям.Славянская мифология всеобъемлюща – это не религия или эпос, это образ жизни. Она находит воплощение даже в быту – будь то обряды, ритуалы, культы или земледельческий календарь. Даже сейчас верования наших предков продолжают жить в образах, символике, ритуалах и в самом языке.Для широкого круга читателей.

Владислав Владимирович Артемов

Культурология / История / Религия, религиозная литература / Языкознание / Образование и наука